Август — почти мистическая зона русской истории, месяц трагических происшествий, чей приход ожидается как нечто естественное, подобно неизбежной смене времён года.
Главные имена русской поэзии искали и находили в августе источник случившегося и ожидаемого кошмара. От почти публицистического «Августа» Анны Ахматовой до философско-провидческого «Августа» Бориса Пастернака расстояние невелико. Женский прагматический катастрофизм: «Он и праведный, и лукавый, / И всех месяцев он страшней: / В каждом августе, Боже правый, / Столько праздников и смертей».
Пастернаковское видение собственной смерти за семь лет до неё: «Мне снилось, что ко мне на проводы / Шли по лесу вы друг за дружкой. / Вы шли толпою, врозь и парами, / Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня / Шестое августа по старому, / Преображение Господне». Это одно из величайших стихотворений XX века написано в 1953-м, который оказался для Пастернака годом поразительной внутренней свободы и творческого взлёта, последовавших за инфарктом в 1952-м. 6 августа 1903 года юный Пастернак свалился с лошади и удивительным образом остался жив. И эти далёкие воспоминания, и неритуальное православие Пастернака, и смерть Сталина, и ожидание перемен, и одновременно предчувствие кончины — всё вместе давало ощущение свободы. Сумрачный отшельник, запуганный советской властью и загнанный ею вместе со своей курительной трубкой в золотую клетку переделкинской дачи, Константин Федин и тот плакал, когда слушал соседский «Август».
Казалось бы, где техногенные катастрофы, а где «блудница и монахиня» (А.А. Жданов) Ахматова и «нэбожитэль» (И.В. Сталин) Пастернак? Но в том-то и дело, что август составил мифологию русской жизни, как «Евгений Онегин» был её энциклопедией. Он стал мистической зоной русской, и особенно поздней советской и постсоветской, истории, месяцем ожидания катастроф.
Путч 1991 года и чеканный голос диктора Кириллова, дрожащие пальцы Янаева и самоубийство Пуго параллельно с ещё четырьмя сотрудниками ЦК, гибель трёх парней под танками, Ельцин на броне прочно увязаны даже в коротком, как девичья память, массовом сознании россиян с понятием «август». Путч был одним из главных событий русской истории, не календарное, а реальное окончание существования империи. И завершила она своё существование именно в августе.
Не менее эффектным был август миллениума — 2000 года: катастрофа «Курска» и пожар на Останкинской башне, яркий и символический, ознаменовавший короткую передышку перед эрой совсем уж тотального наступления телевидения: между ним и мозгами россиян с этих пор можно было уже смело ставить знак равенства.
Август 2009-го начинался с «предупредительного», но крайне наглядного и навязчивого ряда жутких и даже плохо объяснимых рационально автокатастроф, превративших отделы новостей и происшествий ежедневных газет, интернет-ресурсов в главных поставщиков текстов. Обычно циничные профессионалы из этих специфических подразделений цедят сквозь сигаретку что-то вроде «меньше пяти трупов — не пишем». Но даже здесь милосердие постучалось в их пропитанные никотином сердца.
Затем грохнуло по-настоящему. Это была демонстрация слабых мест «города и мира». Сочетание проблемы-2000, ожидания худшего от перемены времён, и проблемы-2003, часа икс выработки технологического ресурса советского оборудования, дало сразу несколько наглядных образцов катастрофических происшествий: авария на Саяно-Шушенской ГЭС, масштаб которой ещё недооценён, захват террористами судна Arctic Sea, теракт в Назрани, падение Су-27 на головы дачников и т.д.
Катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС — страшный сон Анатолия Чубайса, который, как рассказывают, правда, больше опасался нападения террористов на гидроэлектростанцию, чем техногенной аварии. Техногенный и человеческий фактор сплелись здесь воедино, и авария на подстанции «Чагино» кажется уже лёгким недоразумением по сравнению с тем, что произошло на прославленной ГЭС. Катастрофа Су-27 — это «демоверсия» того, как праздник запросто оборачивается кошмаром, а человеческая ошибка начинает походить на обстоятельство непреодолимой силы — по тому, как трудно различить правых и виноватых. Террористические акты крупного масштаба редко происходят в августе, но 2009-й стал в этом смысле исключением: словно бы басаевский грузовик из Будённовска июня 1995 года волшебным образом перенёсся в 2009-й — эхо прошедшей войны оказалось долгим и по-плакатному убедительным.
Но по нашу, зрительскую сторону баррикад — почти полный покой. Кажется, что массовое катастрофное сознание примерно двадцатилетней давности превратилось в сознание, нечувствительное к катастрофам. Зрительский глаз, привыкший за последние десять лет к Армагеддону в прямом эфире, пройдя через Буйнакск, Волгодонск России 1999-го и апокалиптическое видение 11 сентября 2001 года, переплавившее боевик в реальную жизнь, оказался несколько замыленным. Никого уже ничем не удивишь. Телевизионные партер и галёрка со всевозрастающим равнодушием вполглаза следят за катастрофами. Что уж говорить о нечувствительности к аморальным поступкам, к коррупции, к преступлениям. Той же природы — политическая апатия, гражданская инфантильность. Большая вина в воспитании отсутствия чувств лежит на телевидении — оно, как когда-то у Булгакова квартирный вопрос, испортило народонаселение. Но человек сам установил себе антиавгустовские фильтры — иногда сознательно, а иной раз интуитивно, просто устав от шквала негативной информации и невозможности лично на что-либо повлиять самому.
И потом, ведь не каждому же дано быть Пастернаком…
