Николай Ятченко из города Бежецка Тверской области во время войны прошел семь кругов ада. Он вернулся живым из немецкого лагеря смерти Дахау. И поклялся вечно хранить память о своих товарищах, замученных фашистами. Своими руками Николай Ятченко создал единственный в мире памятник жертвам концентрационных лагерей — «Сад памяти». Работа над уникальной скульптурой заняла более 40 лет. Памятник действительно расположен в саду — сразу за домом.
Ятченко
— Николай, к тебе пришли! — окликает с крыльца улыбчивая пожилая женщина с медными крашеными волосами. Это жена нашего героя — Анна Васильевна. И доверчиво добавляет:
— Давно у нас журналистов не было. Раньше каждый год приезжали — и газетчики, и с телекамерами. А сейчас интерес поутих.
Супруги Ятченко живут на самой окраине Бежецка, в старинном райончике Штаб. Столь непоэтичное название было придумано еще Екатериной Великой. Во времена оны здесь кутили императорские офицеры, но теперь от былого блеска не осталось и следа. По размытым весенним дорогам мы бредем к дому Ятченко вместе с шустрой стайкой местных тимуровцев — веселых и активных ребят то ли из «Важного дела», то ли из «Доброго начала»…
— Николай!
Наконец на ступеньках появляется наш герой. Высокий худощавый мужчина в меховой шапке, штанах защитного цвета и блестящих новеньких сапогах. Человек с очень спокойным и понимающим взглядом. Такие глаза бывают у людей, которых нечем в жизни не удивишь, но которые, тем не менее, любят эту самую жизнь до умопомрачения. Под таким взглядом невозможно фальшивить. Да и не хочется.
Россия потеряла память
Скульптор по проторенной дорожке ведет нас в свой сад. Ко входу в музей приходится пробираться сквозь голые переплетенные ветви яблонь и слив. Автор уже не в силах поддерживать идеальное состояние своего детища, а местные власти пока не предлагают взять памятник под свое крыло.
Над входной аркой начертаны слова Николая Ятченко, ставшие девизом его жизни: «Пока я жив, и вы со мною». На территории сада, словно из-под земли, выросли раскрашенные деревянные скульптуры. Стелы, памятные стены, тонко вытесанные фигуры узников. Мемориал действительно уникален: он расписан вручную, дополнен именами, фотографиями, датами. По нему, как по книге, можно судить о возвышенно-трагической судьбе человека. И целой страны.
Официально работа над памятником заняла у автора сорок лет. А если копнуть глубже — всю жизнь. Николай Федорович признается, что до сих пор каждый день что-то подправляет, добавляет, что-то приносит в свой сад: «Это все, что я могу сделать, чтобы сохранить память о погибших людях и страшных событиях тех лет. Когда мемориал только сооружался, были живы некоторые из моих товарищей. Сейчас я остался один…». Каждое имя, каждая фотография и памятная строка вписаны в мемориал с великим трепетом и скорбью. Здесь помянуты те, про которых страна предпочла забыть, чтобы скорее смыть боль и кровь со страниц своей истории.
«Россия вообще отличается тем, что не умеет хранить память, — задумчиво размышляет Николай Ятченко. И видно, что эта горькая мысль, выношенная годами, доставляет ему невыносимую боль. — Человек , боролся, а что от него осталось?.. Только в концлагерях погибло семь миллионов русских, а о них никто не знает. После войны я часто бывал в Европе и удивлялся, как там берегут память о погибших. Я видел русские кладбища в Польше: ухоженные могилки, всегда свежие цветы, вежливый и тактичный директор. У нас такого нет. Мы постоянно скрываемся от своего прошлого, забывая о безвинно пострадавших людях».
…После этих слов я вспомнила польское кладбище в России. В селе Медное, что под Тверью, в 30-е годы было расстреляно несколько тысяч депортированных польских офицеров. До сих пор, несколько раз в год, туда приезжают родственники погибших и представители польской власти. Все имена, звания, даты восстановлены со скрупулезной точностью и написаны на краях братской могилы. По соседству находится кладбище, где лежат тысячи репрессированных и расстрелянных русских. Их имена практически неизвестны. Лишь к некоторым кладбищенским березам примотаны скотчем пожелтевшие от времени фотографии — некоторые люди все-таки отыскали своих родственников. Николай Ятченко прав: Россия галопом бежит от памяти. Но куда?..
Летчики превратились в журавлей
Обзор мемориала начинается с центрального экспоната — органа «Журавли». В летнее время он играет одноименную песню на стихи Расула Гамзатова. На стенах гигантского музыкального инструмента высечены имена павших и выживших товарищей Николая Ятченко. Спускается вниз длинный список погибших летчиков, казненных в Дахау в 1944 году. А на самом верху прикреплена тоненькая фанерная дощечка со словами — «Место для меня». Жизнь и смерть здесь сплетены воедино: те, кто погиб тогда, продолжают существовать в этом Саду. Идея поющего органа возникла у автора не случайно: «После войны я, будучи членом комитета бывших узников, посетил польский город Оливы. Там находится старинный орган, который дает ежедневные концерты: издает голоса людей и птиц. Нас, прошедших Дахау, тогда оставалось восемнадцать человек, мы все туда приехали. И польский епископ впервые за четыреста лет существования органа не взял с нас денег: «Вы и без того Богом оставленные люди…». Этот сад — единственное место, где казненные в концлагере тридцать три летчика названы поименно. Раньше ко мне часто приезжали их жены и сестры. Из немецкого крематория, который построили на месте Дахау, я привез мешочек с их прахом. Каждый из родных просил дать ему хотя бы щепотку. Тогда я просто развеял пепел по площадке…»
Мы движемся по саду все дальше, и один за другим встают перед глазами молчаливые хранители Памяти. Они разной формы, разного цвета, они посвящены разным людям: «Эта свеча взята из еврейской синагоги. Я считаю, что в мире нет наций, и каждый человек достоин уважения. Здесь я установил памятник жертвам холокоста: шести миллионам евреев, замученных в концлагерях».
В те времена жестокость принимала самые изощренные формы: «Вот памятный знак погибшим в каменоломнях. А это напряженные фигуры узников, пытающихся разорвать путы руками. А вот Мадонна Штуттгофа — скульптура, посвященная расстрелянным в лагере уничтожения матерям и детям. А это солнышко — памятник Анне Франк, замученной фашистами тринадцатилетней девочке, перед смертью написавшей свой знаменитый «Дневник»…
Каждый из экспонатов мемориала, и каждое слово автора, и каждый его шаг по саду — всё пронизано болью. Но, вместе с тем, на скульптурах вырезаны лазоревые цветы, травы и красивые затейливые завитушки. Пусть люди помнят о том, что рядом с болью всегда соседствует радость, а рядом со смертью — жизнь.
Тысяча дней ада
Такая боль не стирается годами. И, честно говоря, мне немного страшно задавать Николаю Ятченко вопрос о годах, которые он провел в концлагере. Но он начинает рассказывать сам, медленно и точно подбирая слова.
— Я учился в восьмом классе, когда началась война. Отец сразу же ушел на фронт, а мы с семьей эвакуировались три раза: сначала в Одессу, потом в Чернигов, а затем в город Репки. Немцы оккупировали этот город, посадили нас в вагон и повезли в Германию. Я тогда сбежал из-под стражи и больше месяца скитался по территории Польши… Потом меня поймали, но смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Потом начались лагеря… Эта самая страшная страница в моей жизни… После освобождения я добровольно вступил в ряды Красной Армии, чтобы самому начать бороться со злом. Находясь в Дахау, я несколько раз умирал и воскресал. В минуты самых страшных мучений меня поддерживали друзья. В лагере я дал себе слово: если только останусь жив — увековечу их память».
Возведение Сада Памяти началось, как только Николай Ятченко приехал в Бежецк. «Я тогда работал руководителем в одной строительной организации. Возвращался домой поздно, мемориал приходилось делать по ночам». «Он ни одного дня не пропускал, -весомо добавляет супруга Анна Васильевна. — Иногда возился до самого утра, а потом сразу уходил на работу. Тогда трудно было: мы детей учили, и зарплаты были не ахти. Но это дело святое. Я старалась его поддерживать во всем». В том, как мастерски выполнены экспонаты Сада, чувствуется рука не любителя, а профессионала. И это действительно так. Николай Федорович объяснил, что рисовать начал с раннего детства, да так с тех пор и не бросает: «Я родился в интеллигентной семье — художники, актеры, поэты… Мой дядя — известный актер, один из основателей киностудии имени Довженко. Она изначально носила имя Довженко-Ятченко. Отец — начальник областной связи и достаточно интересный художник. Так что творческие навыки перешли ко мне по наследству».
Память о пережитом Николай Федорович сохранил не только в дереве, но и в букве: «Я написал пять книг, две из которых пока никак не могут издаться: одна посвящена моей истории, другая служит пособием по местному краеведению. Еще одно произведение называется «Тысяча дней ада» — именно столько времени, с конца 1941 по 1945, я провел в лагерях. А после написания второй книги — «Не должно повториться» — со мной случился инфаркт… Вспоминая все произошедшее в деталях, я пережил свою боль заново.
Бог есть любовь За разговорами мы подходим к последней скульптуре мемориала — это яркий и расписной сказочный домик. На его фасаде причудливые
жар-птицы переплелись хвостами, а в углах притаились рысь, фазан и журавль. По козырьку дома вьются добрые слова из знакомой колыбельной песни: «Тише, мыши, кот на крыше». А еще выше — изображение Мадонны с младенцем и надпись: «Бог есть любовь». «Этот дом — мое завещание детям, чтобы они жили в мире и умели ценить добро и покой, — тихо произносит Николай Федорович.- Делая его, я вспоминал еврейскую художницу и учительницу Фридл Диккер-Брандейсову, которая вместе со школьниками попала в чешский концлагерь Терезин. Там она учила детей рисовать, чтобы отвлечь их от мыслей о смерти, о боли, о войне. Все их авторы, и Фридл тоже, вскоре погибли в Освенциме… А в 1968 году исследователи откопали большие сосуды, где были аккуратно сложены свитки детских рисунков — четыре тысячи штук. Их потом возили по всем крупным городам мира. Я видел эту выставку в Москве, она поразила меня».
После экскурсии Николай Федорович и Анна Васильевна приглашают нас в дом. Он тоже необычный и очень уютный: стены украшают картины, иконы и рисунки, выполненные собственноручно хозяином. «А вот это его уголок», — с гордостью указывает Анна Васильевна. С первого взгляда понятно, что и в этом уголке устроилась Память. На полке стоят книги, подаренные Николаю Ятченко лично авторами. А вот ручка от газовой камеры. Остатки снаряда. Кусочки колючей проволоки: «На территории бывших лагерей, где я был после войны, мне эти вещи отдавали на память. А книга Александра Полякова «Сад памяти» написана обо мне… «К нам очень часто ходят школьники, он им все рассказывает, — рассказывает Анна Ятченко. — Видите, живем мы небогато. Мы только памятью богаты. А больше ничего и не надо».
Уже на пороге этого гостеприимного дома я все-таки задаю вопрос, который вертелся на языке во все время нашей беседы. Наверное, его часто адресуют людям, бывшим на волосок от смерти.
— Каким же образом вы спаслись? Как выжили?
— Я сам себе до сих пор не могу ответить. Наверное, это все-таки чудо.
Растрогался. Улыбнулся. Потом долго махал шапкой нам вслед.
Уже по пути домой я мучительно понимаю, что чего-то не сделала. Я забыла сказать что-то важное, что-то большее, чем простое «спасибо». Что-то, для чего сразу нельзя подобрать слова. Наверное, я забыла поклониться в пояс. Автобус катил по ухабистой бежецкой дороге. В голове стучали слова Леонида Леонова, те самые, непроизнесенные: «То, что достигнуто подвигом, подвигом и сохраняется».
