Почему сохраняется спрос на стиль правления Ивана Грозного и Иосифа Сталина?
480 лет назад, 25 августа 1530 года, в селе Коломенское вблизи Москвы родился будущий царь Иван IV. Образ Грозного — то ли неоцененного реформатора, то ли маньяка на троне — настолько магнетичен, что о нем до сих пор снимают кино — от «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна до «Царя» Павла Лунгина, спорят на обывательских кухнях. С ним сравнивают, на него намекают. На протяжении последующих после правления Ивана IV веков российскую власть нередко упрекают «родством» с первым русским царем. Почему во власти и в обществе сохраняется спрос на стиль правления Ивана Грозного? Об этом размышляет гость проекта «Осторожно, история!» на «Эхе Москвы» главный редактор журнала «Искусство кино» культуролог Даниил Дондурей .
Мне кажется, интерес к Грозному — это калька с гигантского интереса к Сталину. О Сталине очень трудно говорить — это мегагерой российской культуры, который воплощает множество ее мифов, идеалов, принципов. Когда Сталин стал побеждать на конкурсе «Имя России», организаторы, по-моему, перепугались. А еще и Грозный на всех этапах был в тройке лидеров — получалось, что в огромной стране с гуманистическими традициями и великой культурой побеждают два тирана. Поэтому «местоблюстителем» Сталина стал Александр Невский. Хотя кто такой Александр Невский, конечно, никто не знает. Помнят только по фильму в образе Черкасова. Не знают про его отношения с татарскими ханами. У него, правда, есть абсолютное «алиби» — во всех житиях, исторических мифах он защищал Россию от западного влияния. Поэтому ему, особенно в XIX столетии, — только аплодировали. Одна из символических основ русской культуры — это защита от Запада. И почти никогда не идет речь о защите от Востока. А почему наш народ обожает Иосифа Виссарионовича, почему он абсолютный «герой номер один» за тысячелетие российской истории? Потому что, как скажет подросток, он «самый крутой». Потому что по количеству убиенных, по авторитарности решений таких надо еще поискать.
О традиции челобитных
Нашей культуре свойственно абсолютно особенное понимание роли личности. Мы признаем право на сверхвластие государей и правителей. Правители во всех конституциях — от проекта Сперанского и до ныне действующей — всегда наделяются большими полномочиями, чем все другие субъекты власти. Используя слово эпохи Ивана Грозного — челобитную с просьбой о защите от насилия нужно нести государю. То есть власть должна проникать в любой элемент нашей жизни. И должна быть персонифицирована. Лидер отвечает за все — благодаря сверхнаделенности полномочиями. За все — от программ будущего, создания всех правил жизни до того, что в квартиру лидеру нужно провести мониторы, чтобы он наблюдал за строительством двух тысяч новых домов. И ни у кого не возникло даже доли сомнения. Все знают — да, он обязан знать, почему муж принес такую получку, почему хам мой руководитель. От макропроцессов до полета мухи — за все отвечает лидер.
Это создает беспрецедентные по сравнению с западным сознанием отношения нашего народа с властью. Народ делегирует власти право на тотальный контроль. Но при этом у правителя обязательно должно быть два лика. Он не может быть постоянно жестоким — тогда человеческие надежды, идеалы не будут воспроизводиться. В какие-то минуты он должен быть самым праведным. Он должен иметь право на отъем жизни, но и на дарование ее. Если мы отберем надежду на такого правителя, то социум развалится. Эта надежда дополняет, держит баланс.
Сейчас, в 2010 году, социологические исследования фиксируют недоверие людей ко всем институтам государства, друг к другу — это проблема национальной безопасности. Тотальное недоверие свидетельствует о болезни общества. Но «государям» доверяют — и одному, и другому. Даже Церкви отдают 30 процентов. А руководителям — 60-70.
О чиновничестве как новом дворянстве
Человек у нас воспринимается в подавляющем большинстве случаев как объект государственной опеки. Он избиратель, потребитель, заемщик кредитов, получатель пенсии, стипендии. Государство должно предоставлять ему услуги и заниматься попечением. Но человеческий капитал — это не только здравоохранение и образование, как в мозгах наших экономистов. Это картины мира. Если ты имеешь дело с людьми, которые несут картины мира, и ты об этом говоришь открыто, и люди это понимают и тоже говорят открыто, то сразу же из объектов опеки они превращаются в партнеров государства, в равноправных участников различных социальных взаимодействий. У нас сегодня невероятный дефицит коопераций. Огромный дефицит солидарности. У людей нет в этом потребности. Сталин называл людей винтиками, элементами системы.
Сейчас возникает очень интересное явление, мне кажется, совсем не отрефлексированное. Новое дворянство. Я-то думал, что новым дворянством будут работодатели, бизнесмены. А стало чиновничество. Их поместья — должности, с которых они кормятся. «Царь» сажает их на «удел» абсолютно так же, как Иван Грозный опричников. Высшая власть показывает, что собственников в западном смысле вообще нет. Как толком нет ни суда, ни милиции. А есть некое социальное тело, и оно без власти не может. Возникает миф порядка.
Власть хочет, чтобы ее любили, уважали. Но у нас уважение немыслимо без признания силы. Александру Невскому приписывают фразу «Бог не в силе, а в правде». Правда — это справедливость. Для миллионов людей и для самой власти она и является носителем правды. А правда — это не право. Это объяснение, как устроена жизнь, это высшая справедливость, это истинный смысл, ради которого можно делать все что угодно. Приносить жертвы, карать неправедных, инакомыслящих. Справедливость — опаснейший термин. Ради нее в топку истории бросали миллионы людей. Вспомним Гражданскую войну.
О страхе и морали
Еще одна ассоциация с эпохой Ивана Грозного — страх. Сегодня мы живем в глобальном обществе, переходим к новой цивилизации, сетевому сознанию. Поэтому следует говорить не о страхе, а о предчувствии страха, не о насилии, а об ожидании насилия.
Страх — эффективный метод управления. Но сейчас развиваются и другие технологии управления — пиар-технологии, медийные, виртуальные. Мы же не знаем, какова власть на самом деле, — мы видим только телевизионный вариант. Мне кажется, сегодня не надо избивать, казнить. Сейчас это происходит, скорее, для острастки, для расчерчивания путей, горизонтов — так сказать, помечают территорию, дают предостережения, выставляют флажки. Сейчас не нужно закона от 1 декабря 1934 года о «тройках», написанного после убийства Кирова, не нужен ни Большой террор, ни опричнина. Не нужно даже тотальности того времени. Наша традиционалистская система потрясающе адаптировала свободолюбивые ресурсы частной собственности, приспособила их к традиции XV-XVI веков и может пользоваться этим восхитительно. Человек конца XIII века не знал, что в это время Джотто открывает Предвозрождение, еще два столетия — и произойдет великий слом цивилизации. Мы сейчас живем в такую же эпоху — просто пока не отдаем себе в этом отчета. Соревнование цивилизаций будет связано с качеством личности — за качество, за контент наполненности человека.
У нас океан табуированных тем. Скажем, мораль — основная нормативная система общества. На мой взгляд, моральное состояние нынешней России сопоставимо с разобщенностью и с драмами начала 20-х годов.
Мораль — это скрепы общества. Не может существовать крепкая экономика или семейные отношения при, например, беспрецедентной по мировым масштабам мужской смертности. Из-за чего целый ряд моральных скреп вытащен и разрушен. Но это не обсуждается.
Население нашей страны не живет в современности, оно как бы исходит из идей, относящихся к советскому времени, к сталинской эпохе и даже к эпохе Грозного. Люди ездят за границу, берут кредиты, меняют валюту — за что карали еще 30 лет назад. Но внутренне живут в эпоху семидесятилетней давности. Поэтому их требования к власти также архаичны. Никто не занят тем, чтобы вернуть население в 2010 год
