Глеб Павловский, политолог:
Мы обсуждаем милицию, не глядя на нее, на самом деле. Мы сталкиваемся с ней каждый день, но мы не пытаемся разобраться, что это такое. Что это за организм, который, действительно, похоже, в уходящем году взбесился. Потому что события зашкалили, каждый день самые удивительные сообщения, самые удивительные действия и зверства, которые даже не сразу придумаешь, если начнешь придумывать со стороны милиционеров.
Я думаю, что министр Нургалиев, действительно, был в отчаянии, когда сказал:«Ну, сопротивляйтесь что ли сами». Это уже выдает крайнюю степень отчаяния, но ведь так было не всегда. Двадцать лет назад советская милиция была, конечно, плохой, частью другого достаточно жестокого административного механизма, но она не была вот такой криминальной вольницей и, собственно говоря, нигде не было написано, что она должна ею стать. Почему этого не произошло больше нигде? В самых разных странах постсоветских, это начало 90-х годов, связано с разными попытками реформ в милиции той или иной. А у нас начало 90-х годов – это забытая милиция, которую государство и общество отправляют просто на вольные хлеба.
Я слушаю адвоката Макарова, им движет неподдельная страсть, он хочет, чтобы общество избавилось, по крайней мере, от вот этого унизительного давления правоохранительных органов на политический процесс. Мы не требуем многого, нам предстоит очень сложный политический период, связанный с той же модернизацией, с борьбой разных сил. Мы хотим чтобы, по крайней мере, в этот сложный период участником политического процесса не стали еще и криминализованные силовые структуры, потому что это сделает невозможным любое позитивный исход.
Но 20 лет назад, тогда как раз начиналась криминализация милиции. В прессе можно было писать обо всем свободно, никому не пришло в голову, что начинается что-то ужасное, бесповоротное, что еще можно было остановить. Ведь были такие блестящие журналисты как Щекочихин, которые, действительно, были в высшей степени информированными людьми. Было слово «мафия». Был общий разговор о том, что криминал оживился, начинались реформы, никто не защитил милицию. Общество не защитило милицию, ее оставили на распродажу, собственно говоря, криминальным силам. Ее лишили финансирования, в основном, пришел криминальный капитал. Причем, прямо криминальный, бандиты настоящие, потом, вслед за бандитами, пришли криминализованный бизнес и люди, которые просто покупали услуги. И вот российские предприниматели, эти образованные либеральные люди, заказывали криминальные услуги у милиции. А куда она пойдет, если ей заказаны криминальные услуги? Конечно, надо идти в прокуратуру и сдавать, немедленно арестовывать, сдавать и сажать тех людей. Но ведь ее не финансируют, и они пошли в криминальный мир, началось срастание, срастание шло не один год. Я думаю, что еще до середины 90-х годов, в каждый год можно было остановить процесс. Если бы мы вместо того, чтобы истерически кричать сперва: «Ельцин! Ельцин!», а потом: «Ельцин долой, семью на мыло!», мы хотя бы сосредоточились на проблеме милиции. Милицию можно было спасти, я думаю, что во второй половине 90-х ее спасти уже было трудно.
В общем, общество развратило и в принципе уничтожило собственный институт правоохранный, милицию. Сегодня оно требует каких-то невероятных наказаний для этого института, тогда главный в обществе становится тот, кто наказывает. И кто это будет? Кто этот Махатма Ганди? Который будет выбирать и сажать, выбирать и сажать. И куда сажать? В ГУЛАГ, который, в принципе, как признает, сам же новый руководитель федеральной службы наказаний, должен быть ликвидирован в нынешнем виде. Мы вернулись к несделанному домашнему заданию 20-и летней давности. Нам придется что-то делать с милицией, и по — моему, то, что мы видели в этом году, это, отчасти, ужасное состояние милиции, но, одновременно, и внушающее надежду, то, что институт больше не хочет оставаться таким, каким он является, он просто не может оставаться. Эти эксцессы, эти убийства, эти демарши. Вроде Дымовского, прямо скажем, не слишком приятного человека, но ведь вспомним, 20 лет назад Гдлян — это тоже был не очень приятный человек, никто бы не обрадовался, попав к нему в руки, пока он был в милиции. Я думаю, что Дымовскому было не очень приятно попасть в руки. Это все конец определенного института, он, действительно, не может дальше оставаться таким, каким он является, но здесь спрос не новую милицию, этого спроса нет.
Спрос на разумный и рациональный политический, со стороны общества проект, общество должно захотеть какой-то человеческой правоохранной нормальной полиции. И если оно готово захотеть, то оно будет готово и потребовать, и заплатить за это. А сейчас же оно не хочет платить, оно хочет распределять то, что есть, а распределяя то, что есть, оно оставляет милицию на вольные хлеба, причем какую милицию? Не советскую милицию, а вот эту вот, которую мы потеряли.
Мы потеряли, надо понимать, целый ряд общественных институтов, потеряли за эти 20 лет. И в этом смысле адвокат Макаров отчасти прав, что мы потеряли непоправимое. Но это не значит, что есть какое-то волшебное орудие, которым мы можем отделить, отсечь и куда-то выбросить. Куда? За пределы общества? У нас нет места за пределами общества, куда можно их удалить. Это часть страны, это часть нации. Поэтому нужны очень жесткие хирургические действия, но не по принципу кто и где работает. То есть такой вот новый социальный расизм, когда мы будем говорить: «Вот есть человек, а есть мент, уберите мента из общества». Он приведет к тому, что придет супермент и уберет вас самих, поэтому мы подошли к моменту, когда общество, похоже, готово к жесткой программе санации своих институтов. С этой точки зрения возник удивительный момент, когда сам институт не может оставаться самим собой, он хочет оздоровления, он хочет операции. Надо ему помочь, надо пойти ему навстречу.
