Навязанный властью обществу Единый государственный экзамен привел к тому, к чему, среди прочего, и должен был привести — к созданию нового масштабного пространства фальсификации и, следовательно, пространства коррупции.
Налицо сегодня уже как минимум два очевидных факта:
Оценки четверти стобальных результатов по всем работам оказалась фальшивыми; Оценки по русскому языку оказались наивысшими в тех регионах, которые известны своими специфическими нравами в обеспечении любых нужных показателей, начиная с итогов голосования, и заканчивая управляемостью любыми административными процессами.
Инициаторы явно отторгаемого обществом проекта ЕГЭ объявляли его главным достоинством уменьшение коррупции. Однако на деле четверть оценок не соответствует тому, что написано в работах. Наверное, Минобразования теперь возьмется утверждать, что эксперты, выставившие эти оценки, допустили ошибку чисто случайно и бескорыстно.
Кроме того, что и так очевидно, это означает следующее.
Четверть фальшивых оценок, не соответствующих написанному в работах, — это, что называется, «скандальная», неприкрытая фальсификация. Это случай, когда работа написана на «удовлетворительно», а за нее ставят «отлично». То есть, это грубая, неумелая и относительно редко используемая фальсификация.
Ее можно легко проверить, а в случае выявления она адресно указывает на лицо, совершившее фальсификацию и ставит под удар его статус и карьерные устремления. Поэтому в принципе она для фальсификатора крайне нежелательна. Он может пойти на нее лишь из-за предельной наивности, не понимая возможных последствий — но экзаменаторы по идее должны отбираться среди опытных профессионалов. Значит, либо они отбираются не среди них, а среди абсолютно неопытных и неадекватных преподавателей — и тогда чего вообще стоит ЕГЭ. Либо они все же отбираются среди опытных преподавателей, но имеющих совсем иной тип мотивации.
Если предположить последнее, то речь идет о специалистах, обладающих достаточно высоким статусом и карьерными возможностями. И вот этот статусный и перспективный специалист вдруг ставит на кон свой статус, уважение и возможную карьеру — и идет на достаточно легко выявляемый подлог. Значит, мотив он должен иметь такой, который компенсирует все то, что он потеряет в случае выявления подлога.
Правда, во многих случаях учителя, доведенные до полного отчаяния нищенскими зарплатами, которые платит им государство, могут и не осознавать подлинной цены своей услуги. Кроме того, они могут идти на подлог просто в силу прямого требования администрации учебного заведения или региона. Но, чтобы отдавать такие распоряжения, административное лицо само должно быть стимулировано соответствующим образом.
Интересно что, по словам руководителя Рособрнадзора Любови Глебовой, ее ведомство не намерено выяснять, у кого именно среди выпускников результаты получены таким образом. Эти фальшивые аттестаты аннулироваться не будут. Отвечать будут эксперты, поставившие фальшивые оценки. То есть те, кому было предложено заплатить за прямой подлог и кто на это согласился, от возможного преследования ограждены. Ответят за все те, кто уже получил плату за свои услуги, разделив ее, предположительно, со своим руководством.
Нужно учесть и еще два обстоятельства.
С одной стороны, четверть подложных результатов на 2336 выпускников — это вовсе не шесть сотен подлогов. Это — точно такой же процент подлогов на весь миллион, сдававших ЕГЭ. Что ставить пятерку за троечную работу, что тройку за двоечную — риск один. Просто кому-то нужен результат «отлично», кого-то устраивает «удовлетворительно». Если школьник учился между «три» и «четыре», то в «пять» по ЕГЭ поверить можно: был бездельником, но собрался и сдал. Если же он все время учился с претензией на «два», то получается слишком уж неправдоподобно. Лучше ограничиться «удовлетворительным», в крайнем случае — «хорошим» ЕГЭ.
Но есть и другие способы обеспечения нужного результата. Они технологически несколько тоньше и сложнее, но тоже давно отработаны и дают непроверяемый результат. Первый среди них — это ненавязчивое «консультирование» в ходе экзамена. Как это можно сделать — знают в каждой школе, тем более, что другие экзаменуемые по обычаю не станут выдавать одноклассников, даже если и увидят это. Второй — обеспечение такого положения вещей, когда экзаменуемый сдает один вариант своего ответа, а к тому, кто будет оценивать попадает другой.
Можно, конечно, устанавливать те или иные формы контроля процесса — конечным результатом будет лишь то, что цена услуги станет выше…
Таким образом, можно обоснованно утверждать, что если при прямой фальсификации ложной является четверть результатов, то доля косвенного, непроверяемого подлога примерно в два раза выше. То есть приходится предположить, что результаты ЕГЭ в этом году являются фальшивыми минимум на три четверти, если не больше.
Кстати, стоит отметить, что при традиционном экзамене поставить абитуриенту явно завышенную оценку для преподавателя психологически сложнее, поскольку он делает это прямо, при остальных членах комиссии и практически глядя в глаза тому, кому он ее ставит, — то есть он прямо признает факт своей продажности. Для кого-то это приемлемо. Поставить же иную оценку на безличный лист бумаги или подменить этот лист можно как бы наедине с самим собой — и постараться забыть («никто не узнает»). Есть, конечно, немало людей, которые и на это не пойдут — но тех, кто пойдет на подлог в этих условиях будет заметно больше, чем тех, кто сделает это при непосредственных свидетелях или участниках сцены.
Инициаторы введения ЕГЭ, возможно, полагали, что обезличенность процесса избавит экзаменуемого от субъективности, предвзятости и заинтересованности преподавателя. На деле же обезличенность делает последнего более свободным от совести и соображений профессионального престижа.
Причем, тут есть и еще один существенный момент.
Дело в том, что оценивая традиционный экзамен, преподаватель ощущал свою значимость. Он оценивал так или иначе заявленные ему лично знания экзаменуемого. Не всегда соблюдалась, но в первую очередь предполагалась связь между учебой экзаменуемого и демонстрируемым результатом.
В случае с ЕГЭ такая связь психологически разрушается. Каждый грамотный педагог знает, что содержание ответа в ЕГЭ с учебой в течении предыдущих лет вообще никак не связано. Оно связано с натаскиванием в течении последних месяцев. И он видит, что по сути признан лишним звеном в подготовке ученика. Вся та работа, те знания, которые он давал ученику, признаны незначимыми для его дальнейшей судьбы. И когда ему предлагают оценить тест ЕГЭ, который со знаниями экзаменуемого по его убеждению никак не связан, и одновременно предлагают искушение поставить некую незаслуженную оценку, то даже вполне честный и добросовестный экзаменатор не видит в этом особой недобросовестности.
Он знает, что ЕГЭ оторван от обучения и не отражает уровень знаний ученика. Но тогда, что он поставит оценку, соответствующую написанному в тесте, что иную — результат все равно не будет отражать уровень знаний экзаменуемого.
Ответы на тесты не характеризуют уровень знаний испытуемого. Тогда какое, с профессиональной точки зрения, нарушение совершает экзаменатор, произвольно оценив ЕГЭ? Никакого. Потому что он проставляет неадекватную оценку по неадекватным испытаниям.
Министерство экзамен отделило от уровня знаний. Экзаменатор оценку этого экзамена отделил от него самого. «Вы делаете вид, что проверяете знания. Мы делаем вид, что оцениваем их».
Более того, не исключено, что он еще совершил и профессионально оправданный поступок: ясно же, что у наиболее творческих и талантливых учеников любой тест, в том числе и ЕГЭ, будет занижать оценку. Вот преподаватель и исправляет эту несправедливость.
Заодно он показывает, что думает про ЕГЭ и его инициаторов.
Последние, скорее всего, считают иначе. И они скажут, что данные рассуждения неверны, потому что ЕГЭ как раз отражает уровень знаний ученика, потому что… и будут повторять все то, что они повторяют по поводу ЕГЭ уже не первый год.
Но в том то и дело, что если при введении ЕГЭ было признанно несущественным, что думают по этому поводу профессиональные преподаватели, то при его реализации уже неважно то, что думают про ЕГЭ его инициаторы, а важно то, что думают преподаватели, которые выставляют оценки.
ЕГЭ выявил свою нелепость. Он провалился. Конечно, его инициаторы признать это откажутся и будут твердить, что дело в отдельных недоработках, которые нужно исправлять. И будут исправлять. Возможно, в будущем году прямых фальсификаций действительно станет меньше, зато методы подлога усовершенствуются, выявлять их станет труднее.
Но встает и другой вопрос. Если все же провал ЕГЭ будет признан, его инициаторы, наверное, должны понести некое наказание. И причем такое, чтобы оно оказалось для них достаточно существенным и неприятным. А для тех, кто придет им на смену, это будет ощутимым предупреждением о том, что за свои нелепости нужно расплачиваться.
ОПРОС: Нужно ли отменить ЕГЭ?
