Ничего похожего на угрозу гражданской войны в 1999 г. не существовало – она была актуальной в октябре 1993-го.
Почти одновременно я прочитал два интересных текста: новое исследование Егора Гайдара «Смуты и институты» (в книге Е.Гайдар. Власть и собственность. СПб., Норма, 2009), а также свежее интервью Глеба Павловского, с оценкой десятилетия Путина.
Несмотря на все различия размеров публикаций, биографий авторов, использованной ими стилистики и подходов к анализу поставленных проблем, тексты сближает один важный момент. Как Гайдар, так и Павловский имеют некую сверхзадачу – объяснить обществу, почему они создали именно то, что создали.
В случае с Гайдаром уточнений не требуется. Вполне очевидно, что в 1992 г. Егор Тимурович принимал определяющее участие в коренном реформировании российской экономики.
В случае с Павловским некоторое уточнение требуется, поскольку далеко не очевидно его серьезное участие в создании путинского режима. Однако поскольку многие считают Глеба Олеговича если не биологическим, то духовным отцом нынешней политико-идеологической системы, то объясняться ему приходится. И в этом смысле не так уж важно, действительно ли Павловский много сделал для Путина, или же напротив – звучное имя Путина много сделало для того, чтобы и у Павловского было достаточно звучное имя.
Чувствуется, что Гайдара, как всякого интеллигентного человека, давно уже беспокоит та демонизация, которой он подвергся после реформ. Егор Тимурович пытается объяснить причины реформ, которые он в свое время осуществил, причем использует при этом абсолютно рациональные аргументы. Как в новой книге, так и в предыдущей («Гибель империи» ), он приводит массу аргументов и фактов относительно того, в каком положении находился Советский Союз накануне радикальных преобразований.
Причем, как мне представляется, характер его аргументации коренным образом отличается от того, который использовали сторонники быстрой трансформации в начале 90-х гг. Если в то время «шокотерапевты» и «градуалисты» спорили о принципиальных преимуществах избранного ими подхода, то сегодня Гайдар доказывает (причем, вполне убедительно), что у него вообще не имелось пространства для маневра. Промедление с либерализацией грозило не только экономической катастрофой (см. «Гибель империи»), но также русским бунтом бессмысленным, беспощадным и отягощенным проблемой бесхозного ядерного оружия (см. «Смуты и институты»).
Проще говоря, Гайдар минимизирует свою роль в истории. Он не выбирал путь для России, а просто поработал антикризисным менеджером. Любой ответственный человек на его месте делал бы то же самое.
У Глеба Олеговича, конечно, меньше проблем, чем у Егора Тимуровича. Настолько меньше, насколько поддержка народом Путина превышает поддержку народом Гайдара. Однако оправдываться все же приходится, поскольку падение цен на нефть и экономический кризис развеяли иллюзии, будто Путин даровал нам эпоху процветания. Сегодня все актуальнее становится вопрос о том, было ли что-то позитивное в минувшем десятилетии. И Павловский оправдывает режим тезисом о реальной угрозе гражданской войны в конце 90-х гг.
Проще говоря, речь теперь не идет о том, что Путин нас одел, обул и накормил. На самом деле, конечно, мы оделись, обулись и наелись благодаря ценам на нефть и другие ресурсы, а также благодаря тому, что в условиях благоприятной конъюнктуры худо-бедно заработала созданная Гайдаром рыночная экономика. Но Путин избавил нас от русского бунта бессмысленного, беспощадного и отягощенного проблемой бесхозного ядерного оружия.
Итак, проблема под названием «смуты и институты» поставлена фактически обоими авторами, но каждый их них видит угрозы именно в той эпохе, о которой говорит. К аргументации Гайдара мне добавить нечего, поскольку за его двумя книгами стоят годы исследовательской работы, множество собранных фактов, а также проведение сравнительного анализа смут российских и зарубежных. У Павловского же в упомянутом выше интервью есть лишь мимолетная ссылка на сделанные им в 1998 – 1999 гг. социологические опросы, которые вроде бы выявили у населения страх гражданской войны. Других доказательств нарастания смуты, способной разрушить государство, Глеб Олегович не приводит.
Хотелось бы, конечно, получить от Павловского и его единомышленников работу, хоть отдаленно сопоставимую по информационной насыщенности с книгами Гайдара, поскольку в моем представлении ничего похожего на угрозу гражданской войны в то время не существовало.
Действительно, был страх терактов осенью 1999 г., однако эта проблема в значительной степени порождена спецификой российской политики на Северном Кавказе. Прежде чем отнятая у Масхадова Чечня полностью перешла в руки Кадырова (а не вернулась в конституционное поле РФ, как принято считать) нам пришлось пройти через трагедии «Норд-Оста» и Беслана. События 1999 г., скорее, затянули конфликт, нежели разрешили его.
Что же касается угрозы гражданской войны собственно в России, то она казалась весьма актуальной в октябре 1993 г. К счастью, тогда быстро выяснилось, что широкие массы, в основном, остались индифферентны к трагическим событиям, происходившим в Москве. Армия не раскололась. Народ не стал вооружаться. Региональные элиты легко присоединились к победителям. Даже в относительно политизированном Петербурге никаких стычек не было.
В 1996 г. могло показаться, что Зюганов объявит президентские выборы сфальсифицированными и призовет к неповиновению. Однако к тому времени российские элиты уже отказались от идейного наследия Руцкого-Хасбулатова-Макашова, твердо встав на путь мирной борьбы за большую кормушку.
Страх социального взрыва в августе – сентябре 1998 г. (после девальвации) заставил Бориса Ельцина сделать ставку на Евгения Примакова. Однако то, как легко Евгения Максимовича отстранили от власти на будущий год, показывает, что «предчувствие гражданской войны» вряд ли имело реальные основания.
Не стоит, конечно, преуменьшать трудности 90-х гг., однако утверждения относительно гражданской войны – это попытка мифологизировать прошлое. Гайдар его рационализирует (хорошо или плохо – судить читателю его книг), тогда как Павловский именно мифологизирует. Он конструирует прошлое из наших обрывочных воспоминаний, наших плохо осмысленных страхов и нашего стремления иметь ясную, простую историческую схему наподобие «Краткого курса», где есть великий вождь, неисчислимые враги и подрывная деятельность агентов империализма, стремящихся расколоть единство великого народа.
Я не стал бы об этом специально писать, если бы не столкнулся с тем, что сегодня даже толковые, образованные студенты и аспиранты исходят в своих размышлениях из представления, будто в 1999 г. России грозила катастрофа. Мол, рынок мы признаем, демократия – это здорово, свобода СМИ нам нужна, путинская Россия во многом сделала шаг назад… Но ведь гражданская война, угроза распада, бунт бессмысленный и беспощадный…
Чем дальше мы будем уходить в будущее «от лихих 90-х», тем больше наши представления о прошлом станут попадать в зависимость от мифологизации. Павловский начал свою борьбу за «светлое прошлое». А вместе с ним эту борьбу ведут многие другие идеологи, стремящиеся обосновать легитимность режима в глазах Истории. И результаты их трудов уже просматриваются.
В этом, кстати, нет ничего необычного. Формирование национального государства и модернизация общества во многих странах основывались на цементирующих народ мифах, на существенном упрощении истории в нужном мифотворцам направлении. Понятно, что широкие массы не воспримут наше прошлое во всей его сложности. Они станут, в первую очередь, потребителями мифа и лишь во вторую – искателями правды. Однако формирование мифа всегда проходит в борьбе за «светлое прошлое». И будущее народа во многом зависит от того, какой миф победит в этой борьбе. В США мифологизировались отцы-основатели, в Англии – Великая хартия вольностей, во Франции – Революция, а в нацистской Германии – арийское происхождение.
Конечно, миф не предопределяет будущее. Но когда он утвердится, разрушить его можно впоследствии только иным мифом. Если, конечно, для появления этого нового мифа найдутся достаточно серьезные основания.
