В 2007 году в российской армии служило 95 тысяч женщин – примерно 8,5% от ее штатной численности. Сейчас идет реорганизация армии, в ходе которой ее численность сократится, и женщины уйдут одними из первых. Но они сопротивляются.
Зачем нужны женщины в армии и что их там ждет, нам рассказала Марина Зайцева, действующий прапорщик ВС РФ, участник боевых действий в Чечне, мать троих детей.
— Не понимаю — зачем женщины идут в армию?
— Существует несколько категорий. Первая – жены военных, их больше всего. Вторая – девочки, которые начитались книг, насмотрелись фильмов – и в армии ищут романтику. Таких девчонок я встречала. Погибают в 20 лет в Чечне – вот тебе и романтика. Третья категория – женщины, которые ищут социальной защищенности: ведь армия обещает стабильную зарплату, социальный пакет: собственное жилье после окончания службы, бесплатное лечение. Последняя категория – их единицы – это женщины, которые действительно хотят быть профессиональными военными, как солдат Джейн. Случайных женщин в армии нет. Чаще всего сюда устраиваются по знакомству – жены, родственники, знакомые военных. Основная масса – без военного образования.
— Вы-то сами как в армии оказались?
— Решила быть рядом с мужем. Честно говоря, зарекалась в молодости выходить замуж за военного. Я ведь родилась в художественной среде, у меня дедушка – художник, Алексей Шостак, сама я тоже окончила Красноярское художественное училище им. Сурикова. А военные – люди нетворческие, живут по команде. По окончании училища я стала работать художником в Омском музыкальном театре. Познакомилась с курсантом, он стал моим мужем.
А в армию я решила пойти в Германии, где первое время служил мой муж. Я по просьбе военных оформила кафе, и командир дивизии предложил мне: «Давайте вас в армию возьмем, будете работать за 300 марок в месяц». Рассказал про соцпакет, про санатории бесплатные. Я сказала, что «не хочу строиться, форму носить». – «Я вас и не принуждаю – будете заниматься своим делом». Два года так и было – числясь на должности связиста, я работала художником. Потом мы уехали из Германии.
— А в Чечню вы как попали?
— После Германии мы с мужем служили в городе Богучар Воронежской области. И как раз в то время – в 1994 году – началась первая кампания в Чечне. Военных отправляли туда, не спрашивая, даже с семьями не давали попрощаться. И моего мужа трижды пытались туда забрать и трижды возвращали: как отца троих детей. Но потом все же взяли – в 1996 году. Через некоторое время мне сообщили, что муж мой пропал без вести. Я от телевизора не отходила – ждала новостей. И однажды увидела его – живого! После оказалось, что у него 13 тяжелых контузий и перелом черепа. Мы потом скрывали эти травмы, чтоб его со службы не уволили.
После всех этих переживаний я решила написать картину – хотела нарисовать тот бой, в котором муж участвовал. Когда я привезла картину в Москву своим преподавателям, они спросили: «А ты сама там была?» — «Нет». — «Оно и видно, что не была». После этого я решила поехать в Чечню – рисовать настоящих героев. И поехала, когда мужа моего снова туда отправили, – для него, инвалида 3-й группы, это был единственный тогда путь повыситься в звании и остаться в армии не списанным по инвалидности.
— И что, вы в реальных боевых действиях участвовали?
— Первое боевое столкновение было в марте 2000-го, когда наш полк попал в засаду. На моих глазах тогда погиб мой друг детства. Сначала я с ним ехала на одном БМП, но в последний момент он меня отправил в конец колонны. И как только я добежала, прогремел взрыв – впереди люди все погибли. Потом началась стрельба, а у меня в руках оказался совершенно чужой автомат. Я не помню, куда стреляла, – в таком была шоке. Помню только, как командир разведроты кричал: «Ты куда стреляешь! Ты же в нас стреляешь! Держи левее!» Потом к такой обстановке стала привыкать.
— Так картину вы в итоге нарисовали?
— Я начала несколько, но ни одной не закончила. В Чечне я часто думала: «Что я здесь делаю! Каких героев я приехала рисовать?!» Это поначалу мальчишки молодые ехали воевать за идею, многие приходили отомстить за погибших друзей. Но потом началась борьба за деньги – никаких идей. Однажды мы в Чечне проходили тестирование, и меня предупредили: «Если напишешь, что приехала сюда, чтобы героев рисовать, тебя не поймут. Пиши, что ехала из-за денег». Героев к тому времени не осталось.
Как-то раз, когда мы окружали часть района в Чечне, я зашла в один из домов и увидела двух обкурившихся офицеров и чеченскую женщину – это был ее дом. Один из них при мне сорвал с ее шеи золотую цепочку. Второй хотел забрать ковер. «Зачем тебе этот ковер?» – говорю. «В палатку положу, теплее будет». Я тут придумала, что у чеченцев есть обычай заворачивать в ковры мертвецов. Они оставили женщину в покое. И так было везде: солдаты и офицеры тащили к себе в палатки все: ковры, мебель, линолеум. А ехала я в Чечню рисовать героев!
— Сейчас вы боретесь за право вернуться в Петербург к больной маме. Это как получилось?
— После Чечни мое лично дело потеряли – до сих пор не нашли и полностью не восстановили. В 2006 году меня направили служить в Ленинградский военный округ, а мужа в Улан-Удэ. Когда я приехала, меня отфутболили: «Нет мест». 11 месяцев мне не могли найти место службы – я нигде не числилась, и денег мне не платили. Но я приходила каждый день в отдел кадров и отмечалась, что я прибыла. Все это время я пыталась добиться, чтобы меня перевели в Улан-Удэ к мужу, и только когда написала письмо в приемную президента, смогла добиться этого перевода! Приехала к мужу, а он говорит: «Я подал на развод – ты долго переводилась». Теперь после развода я должна доказать, что мне нужна квартира – потому что та квартира, в которой мы жили, принадлежит мужу. А теперь у него другая семья. В 2007 году проблем добавилось – у моей мамы случился инсульт, а она живет в Ленинградской области. Я стала просить перевести меня к больной матери: и по указу президента «О статусе военнослужащего» и по закону «О прохождении военной службы» меня обязаны были перевести. Но уже третий год у меня ничего не выходит – Главноком Сухопутными войсками генерал-полковник Постников отказал, сославшись на реорганизацию в ВС РФ: «Своих женщин в Ленинградском военном округе некуда девать, а вы тут со своей больной мамой».
— Почему вам не бросить армию и не заняться гражданской жизнью?
— Мне осталось отслужить еще год и восемь месяцев до 20 лет. Если сейчас буду увольняться, пенсия будет приблизительно 4,5 тыс. рублей, а вместо готового жилья мне выдадут жилищный сертификат, на который в Питере и туалет купить не смогу, как заметил наш премьер Путин. При увольнении из ВС только три категории имеют право получить полный социальный пакет (пенсию, жилье и бесплатное лечение): те, кто увольняется по предельному возрасту, по организационно-штатным мероприятиям и по состоянию здоровья. По третьей причине уволиться почти невозможно – все из армии уходят больными, но это нигде не фиксируется. Невыгодно нас лечить. Недавно вышел указ о ВВК (военно-врачебная комиссия), по которому теперь ее нужно проходить за 8 дней – а раньше было 21 день. Все военнослужащие должны быть уволены здоровыми – в противном случае Министерству обороны придется оплачивать нам лечение или платить пенсию по инвалидности.
— В СМИ часто пишут о злоупотреблениях армейского начальства. Сталкивались с этим?
— Это дело привычное, особенно в Улан-Удэ – это самая настоящая тайга: никто ничего не видит, никто ничего не знает. Я сама там столкнулась с полным беззаконием, когда меня мой начальник, майор, сбил на машине. Он с сослуживцами в пьяном состоянии ехал на совещание, а я шла по дороге. После аварии он начал трясти меня и орать, что я ему машину испортила. А когда я опомнилась и узнала его, он закричал: «Тащите ее в багажник, сейчас вывезем и закопаем». И они действительно понесли меня к багажнику – мне так страшно даже в Чечне не было. Тут вдалеке какие-то огни показались – я рванула. Меня спасли. Это были люди гражданские. Они меня отвезли в прокуратуру. В прокуратуре я все рассказала: «Ловите его, он в алкогольном опьянении!» Но его не стали ловить: ведь он майор, а я прапорщик. Потом оказалось, что у меня начался отек мозга – если б не врачи, я бы умерла. Я подала в суд. На суде все военные давали ложные показания в пользу майора. Но свидетели, которые спасли меня, рассказали все, как было. Но этого майора по решению суда даже не сняли с должности. Он понес наказание в административном порядке, выплатив государству 5 тысяч рублей.
— А с дедовщиной в армии как – или вас это не касается?
— Я могу рассказать прямо по частям, где я служила. В Германии не было дедовщины. Потом, когда я служила в Богучаре, к нам пришли дагестанцы служить. Тогда как раз война в Чечне началась – и они на национальной почве дедовщину устроили: издевались над молодыми парнишками. И тут пришли новобранцы, бывшие курсанты, и за пять секунд этих дагестанцев раскидали – на этом и закончилась дедовщина.
В Чечне поначалу и не могло быть дедовщины – все были с оружием в руках. К тому же перед лицом смерти коллектив дружным становится. Дедовщина началась, когда я второй раз туда приехала – в 2005 году. В это время в Чечню заманивали деньгами – за 10 — 20 тысяч рублей люди жизнь продавали. А потом у кое-кого наглости хватило, чтобы за то, чтобы служить в Чечне, брать за деньги – от 40 до 60 тысяч рублей была ставка. Это работало в основном на дагестанцев – Дагестан рядом, а там работы нет. И ребята покупали себе должность в армии. С каждого солдата подполковник собирал дань. Мальчишек-контрактников он заставлял отдавать почти все их деньги. А я ему не платила. Несколько раз он под автоматами разведроты затаскивал меня в свой кабинет, закрывал и говорил: «Ну что, как будем за твою должность расплачиваться?» За то, что я служу в Чечне, я должна была платить ему дань – либо переспать с ним! И ему было совершенно безразлично, что со мной рядом служит муж. Однажды дело дошло до драки, и после этого меня в срочном порядке откомандировали из Чечни в Ленинградскую область.
В мирное время я встретилась с дедовщиной в Краснодаре, когда служила в спецназе. Там солдат-срочников просто избивали: подходит к мальчишке офицер и – головой об унитаз, об раковину… Был один командир, который из солдат деньги выбивал. А в июне этого года там умер солдат от пневмонии. Я раньше не понимала, как можно летом заработать пневмонию. Очень просто: у солдат ведь нет сменной формы одежды. А некоторые умные прапорщики не дают солдатам просушивать военную форму в казарменном помещении – вдруг проверяющие нагрянут. Вот они и выходят на службу во влажной одежде.
— А физиологические особенности женского организма как-то учитываются в армии?
— Раньше учитывались. Когда я начинала служить, в Германии, в Богучаре – это был золотой век для женщин в армии. Мы имели право взять справку у врача, когда нужно, и нас освобождали от службы. Сейчас такого нет. Если женщина идет к гинекологу, то лечь в больницу она не может: «Нет такой болезни – гинекология!» — говорит начальство.
— Какие армейские специальности недоступны для женщин?
— Командирские должности – не женские. Хотя у нас в Чечне был экспериментальный батальон, где руководящие должности занимали одни женщины. Но потом началась реорганизация армии – и он развалился. Не любят женщин в армии. Мужчины хотят иметь превосходство хоть где-то. А выходит, мы и здесь хотим их места занять. Помню, когда меня назначили начальником аппаратной и представили солдатам, я услышала: «Фууу! Баба! Вот мы ей сейчас устроим!»
Области, где женщина все-таки может построить карьеру, – это медицина, связь, юриспруденция, делопроизводство, работа переводчиком – то есть не совсем военные. Тут уже встречаются командиры-женщины.
— Так нужны ли женщины в армии?
— Нужны, конечно. Но служить в России очень сложно. Нужно менять всю систему – тогда, может, условия станут сносными. Хотя в США еще хуже: там женщина и слова сказать не может. Запрещаются связи между мужчиной и женщиной, и тем более родственные связи. Жена с мужем вместе не могут в американской армии проходить службу. Никому из женщин в американской армии не позволят, как мне сейчас, безнаказанно рассказывать о состоянии армии!
