Наш корреспондент Александр Мешков отправился в Казахстан, чтобы проехать оттуда в Москву через границы на легендарном поезде Душанбе — Москва. Купив билет у спекулянта, Мешков становится пассажиром. Он отказывается платить мзду проводнице, чтобы его вещи не обыскивали на границе, и за это подвергается тщательному досмотру в отличие от своих ушлых друзей.
Один раз не наркоторговец
— Это что! — с какой-то неясной ностальгической ноткой вздохнул Визирь, когда ужас проверок миновал. — Раньше, два года назад, они в ж… лазили.
— Да ну! Не может того быть! — в ужасе всплеснул я руками, потрясенный бесчеловечными методами борьбы с наркоторговлей.
— Да! — горячо и почти одновременно подтвердили Балагур и Ортодокс. — Не понравился твой лицо, он отводит тебя к проводнице в купе и пальцем в ж…
— А может быть наоборот — если понравился? — наивно предположил я.
— Если глаза бегают туда-сюда, тогда и лезут в ж… — настаивал на своей версии Визирь.
— А сейчас не лазят? — спросил я.
— Нет.
— Значит, можно провезти? — предположил я. (Теперь я понял природу очереди в туалет после последнего пункта проверки!)
— Провозят, — неопределенно ответил Визирь.
— Но все-таки иногда ловят наркоторговцев в поезде! — говорю я.
— Когда ты жадный, проводнику мало дашь, тогда и ловят, — мрачно согласился Визирь. — Сейчас никто постоянно уже наркотики не перевозит. Все едут честно зарабатывать. Но один раз можно, — благодушно заключил он.
Вагонный коммунизм
Я проснулся с первыми лучами солнца, соскочил с полки вниз и (о дьвольщина!) не обнаружил своих единственных летних сплетенных из тончайшей кожи тапочек. Сбылись пророчества казахской кассирши. Я обошел весь вагон босиком. Не было тапочек и в тамбуре! И в следующем вагоне я их не обнаружил! «Ладно, — успокаивал я себя, — до дома я и босиком доберусь, не зима». Но сейчас меня беспокоило другое: как мне без ущерба для босых ног посетить залитый зловонной жидкостью туалет, от вида которого поседел бы сам Хичкок, а Коко Шанель вообще хватил бы кондратий, случись ей ехать по ее парфюмерным делам в этом вагоне. Через час появился Бизнесмен в моих штиблетах. Он ходил в другой вагон в гости к землякам.
— У тебя тапки открытые здесь, в них ноги не потеют, а у меня — смотри! — он показал свои черные зимние ботинки с высоким верхом и меховой внутренностью. — У меня потеют.
Против такой железной аргументации бессилен был бы и Плевако, и Аристотель.
— У тебя телефон Москву ловит? — спросил меня Визирь. — Дай-ка сюда, пожалуйста, мне надо предупредить, чтобы встретили.
Я скрепя сердце дал. Визирь позвал Балагура, Ортодокса и еще крикнул в конец вагона своему кунаку, всех пригласил за компанию позвонить.
— Мы все братья и ничего не должны жалеть друг другу: тапочки, ботинки, телефон, — видя мои мучения, поучал меня он, после того как все позвонили по моему телефону. — Если просят дыню перевезти через контроль — помогай! Вот если бы ты понимал это, то сейчас позвонил бы жене и сказал: «Мои братья поживут у нас, пока не найдут себе квартиру!» Согласен? Ведь если бы ты приехал на Памир, тебя бы все пустили в дом. Живи сколько надо! Ешь! Пей! Вот угощайся, как брат! — он пододвинул ко мне свои полбуханки белого хлеба и свою чашку с чаем. Потом, видя, что я не притронулся к яствам, обиженно засопев, презрительно отвернулся к окну. Мне было мучительно больно и стыдно, но я так и не решился пустить весь вагон к себе пожить. Однако моими летними штиблетами мои таджикские друганы до конца поездки активно пользовались, чтобы сходить в туалет. В моих им было удобнее и быстрее: шнуровать не надо.
Газетные страсти
Духовная жизнь нашего поезда не ограничивалась только песнями, танцами, косячками да походами в туалет. Мы еще и читали. Поначалу я был единственным чтецом в вагоне. То есть я единственный имел предмет чтения — газету «Комсомольская правда». Но вскоре тяга к газетной мудрости, как свиной грипп (смешно, правда?), передалась остальным. Как и комуз, моя газета стала предметом всеобщего поклонения.
— Можно почитать? — спрашивали меня пассажиры и бережно брали у меня газету. Вместе с газетой пожилые чтецы брали у меня и очки. Некоторые ленивые, но любознательные пассажиры просто садились напротив меня и просили пересказать содержание газеты. И я, разложив ее перед собой, статью за статьей методично и терпеливо под монотонный стук колес, песни комуза, храп, прихлебывание и чавканье уже в который раз пересказывал казахский выпуск «КП», поясняя иллюстрации и подписи к ним. Мой вагон на какое-то время превратился в избу-читальню, а я в революционного агитатора-пропагандиста. Мой сосед по вагонным нарам Ортодокс переводил то, что я рассказывал, тем товарищам, кто не понимал меня. (Находились и такие!) Все было спокойно, пока я читал о Татьяне Пельтцер, о расставании Башарова с Навкой. Но когда я дошел до статьи Дарьи Асламовой о том, как русский парень из Сибири принял ислам и стал террористом, мои слушатели словно с цепи сорвались. Началась распря. Мужики стали громко кричать на своем гортанном наречии и тык
ать пальцами в мою сторону. Ортодокс и Балагур, в свою очередь, кричали на них. Я вертел головой то на слушателей, то на своих друганов Балагура и Ортодокса. Мои-то кричали громче, и наконец Ортодокс просто вскочил и врезал ближайшему оппоненту в рожу. Его попытались удержать, но подключился Балагур и врезал сразу нескольким миротворцам. Брызнула кровища. Басурмане сразу заткнулись, видимо, согласившись с этими вескими доводами. Воцарилась неловкая пауза. Все занялись своими делами: кто отвернулся к стене спать, кто принялся хлебать чай, а кто-то пошел курить.
— О чем спор? — несмело спросил я Ортодокса, когда тот отдышался.
— Я сказал, что настоящих верующих мусульман из ста тысяч один. Что неверный не может стать мусульманином никогда.
— А в морду почему бил?
— Чтоб понимали, — сухо ответил Ортодокс.
Чей мулла лучше?
После давешней религиозной распри до конца путешествия настал час Ортодокса. И на его улицу пришел курбан-байрам. Он вдруг из молчальника и молильника стал несносным проповедником. В качестве паствы он избрал меня. Остальных он, по-видимому, уже достал.
— Поспорили как-то русский мулла и таджикский мулла: чья вера лучше, — проповедовал он. — Попросили Бога, чтобы дал им зерна для посева. Дал им Бог зерна поровну. Посадили они зерно, помолились, ждут. Через полгода у таджикского муллы вырос богатый урожай, а у русского муллы все засохло. Пришел он к таджикскому мулле: «Дай мне зерна». А тот говорит: «Бери». Ну теперь понял: чья вера крепче?
Я покорно слушал, как добросовестный ученик медресе. Мне стоило большого труда скрыть свой умище и не вступить с ним в полемику. А ведь я мог его уделать. Нелогичность его притчи заключалась хотя бы в том, что это он ехал на заработки в Россию, а не я к нему в Душанбе.
Время от времени вагонные цыганки, шедшие мимо нескончаемой чередой, перебивали наши занятия.
— Подай моим детям, и Бог поможет твоим! — обращались они ко мне, как к главному спонсору. От благотворительности меня сдерживало лишь то, что в этой сомнительной сделке они бесцеремонно и без спросу брали в посредники самого Бога. Визирь всю дорогу колдовал над своей единственной дыней. Когда мы проезжали русские города, он пытался сделать бизнес и сбыть ее сначала по 500 рублей за штуку. К его удивлению, дыню никто не покупал. Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем ниже становилась ее цена. Таков суровый закон рынка.
В Москву, в Москву!
— Подъем! — гаркнула мне на ухо во всю луженую глотку ставшая уже родной за время бесконечного пути чернобровая проводница. Мои друзья уже сидели при полном параде: торжественные, гладко выбритые, слегка настороженные, нахохлившиеся, все как один в спортивных костюмах «Найк», «Адидас» и бейсболках. При наличии хорошей фантазии их вполне можно было бы принять за таджикскую национальную сборную по бейсболу. Это мог бы сделать Герберт Уэллс или тот же Хичкок.
В Москву мы приехали в 3 часа утра или ночи. Темно было в Москве в то утро. На платформе таджиков радушно и тепло, как старых друзей, встречали заспанные русские милиционеры. Их было человек пять-шесть. Они бегло просматривали сумки и, найдя дыню, радовались как дети. Таджики, судя по улыбкам, с радостью расставались с дынями. Интересно, а насколько радушно таджики встречали бы русских милиционеров на вокзале в своем Душанбе? Поди не стали бы специально подниматься в такую рань!
На небе несмело занималась прекрасная заспанная Аврора. По утреннему перрону шли счастливые, словно дети малые, милиционеры с дынями в руках. Дежурство прошло не зря. Следом шли такие же счастливые таджики. Никого не задержали, и к тому же их дыни кому-то доставят сегодня радость! А впереди их ждет новая, полная трудов жизнь!
ПЕЧАЛЬНЫЙ ПОСТСКРИПТУМ
Лицо России
Я вышел с перрона на Родину и содрогнулся от ужаса и омерзения. На привокзальной площади кругом меня словно «зловещие мертвецы» бродили с невидящими взорами полупьяные смердящие существа, протягивая ко мне трясущиеся руки, настойчиво заплетающимся языком требуя рубль до завтра. Три часа утра! В деревне началась первая дойка! На околоземной орбите завершен очередной выход в открытый космос. А эти люди были пьяны вдрабадан, в куски, вдрызг! Возле киоска мужик в лохмотьях корячится, пытаясь подняться, но тут же падает, глухо ударившись об асфальт головой. Попытка не засчитана. Двое других темных призраков шарят в сумке у спящей толстой бабы. Бомжи повсюду. Они тут и там возлежат в вольных, расслабленных позах, словно в отеле, потягивают из бутылок по кругу какое-то питье. Спрашиваю околоточного, мирно наблюдающего шумную компанию пьяных бомжей, человек тридцать:
— А почему вы их не прогоните отсюда? Сюда же иностранцы приезжают! Вокзалы — это же лицо России!
— А мы на вокзал их не пускаем, — сказал милицейский. — И вообще в участке столько места нет. Гляди, сколько их! Если государству до них нет дела, то мы-то тут при чем?
Таджики, гонимые нуждой и голодом, тянутся сюда бесконечной чередой, чтобы вкалывать у нас в России за копейки, добывая средства к существованию, в то время как здоровый ленивый русский мужик потихоньку спивается доступным круглосуточно пойлом и постепенно исчезает из популяции.
Мне довелось побывать на многих вокзалах мира, но нигде не видел столько пьяных бомжей. Их просто гонят с вокзалов и площадей. Можно, конечно, предположить, что все они как один, прослышав про сладкую, беззаботную, пьяную жизнь в столице, понаехали в Москву. Но такое натянутое предположение сомнительно. И я подумал, а хорошо бы нашим главным милицейским и железнодорожным начальникам, тайно переодевшись в неброские одежды, прийти как-нибудь ночью без предупреждения не с парадного входа и не по ковровой дорожке и полюбоваться на наши вокзалы, на истинное, неприпудренное, помятое утреннее лицо России. Ведь наверняка они судят о состоянии вокзалов по торжественным докладам своих подчиненных. Не думаю, что если бы они знали страшную правду, то ничего бы не предприняли. А что, господа, давайте правда вместе сходим? А то так и будете пребывать в счастливом неведении…
