Конечно, дело не в августе. Дело в том, что к августу становится более-менее очевиден набор тех проблем, которые определят основной сюжет будущего политического сезона. В результате иногда кто-то еще в августе пытается сыграть на опережение и взрывает ситуацию (так было в России в 1991-м, отчасти в 1998, 1999 и 2008 годах). Иногда же, наоборот, достаточно случайное «техническое» событие оказывается в эпицентре уже сложившихся силовых линий и потому стремительно перерастает свой первоначальный смысл.
Так было, кстати, в России в августе 2000 г. К тому моменту становилось все более ясно, что популярность новой власти напрямую связана с образом ее силовой эффективности (Чечня), хотя реальный уровень этой эффективности оставался достаточно низким. Общественные ожидания эффективности власти были гораздо выше, чем реальные возможности власти ее достичь. А потому становилось ясно, что успех или неуспех нового президентства будет зависеть от того, кто и как будет его освещать. Именно поэтому катастрофа «Курска» стала прологом первой политической войны президента Путина за СМИ. И именно здесь был сделан важнейший выбор Путина-политика: выбор в пользу доктрины тотального доминирования в информационном пространстве и, по возможности, его тотального контроля. Сегодняшняя Россия — во многом результат именно этого выбора.
Нынешний август оказался необычайно информационно насыщенным. Вот самая короткая и неполная сводка. Антиукраинский демарш Дмитрия Медведева. Загадочные события с сухо-грузом Arctic Sea. Крупнейший теракт на территории Ингушетии. Катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС. При всей разности и явной несвязанности этих событий у них есть некий общий отчетливый привкус. Это привкус мутной воды. Той самой мутной воды, которая не позволяет составить ясное представление о происходящем и его последствиях и в которой, как правило, прячется маленькая или большая ложь.
Наиболее прямой и трагический смысл это приобретает в связи с трагедией на ГЭС. Хотелось бы вспомнить тех представителей администрации Хакасии, которые в течение первых суток после аварии рассказывали журналистам, что неизвестно где находящиеся около 60 сотрудников станции, скорее всего, разошлись по домам, а связаться с ними не удается из-за сбоев мобильной связи. (Да, мобильная связь под водой не действует.) Хочется вспомнить и тех представителей МЧС и «Русгидро», которые после заявлений журналистов, что на станции остаются живые люди, категорически заявляли, что это невозможно (два человека были спасены через полсуток после этого заявления). Ну и, наконец, тех, кто инициировал и возбудил уголовное дело против журналистов, заявлявших, что пропавшие люди находятся на станции и некоторые из них еще живы. Как видим, сюжет мало изменился с 2000 года: впечатление эффективности власти достигается за счет контроля информации, сокрытия правды и объявления диверсантами тех, кто ее пытается выкрикнуть.
Все те же травмы 2000 года читаются и в ингушском сюжете. Теракты в Ингушетии становятся все более масштабными и целенаправленными, все более приобретают характер необъявленной тотальной войны. Но мы совершенно не представляем себе, кто ее ведет. В Чечне были чеченские сепаратисты, потом, возможно, еще ваххабиты, кадыровцы воевали против антикадыровцев. Но про тех, кто столь жестоко и последовательно действует в Ингушетии, нам практически ничего не известно. Их называют боевиками, но это ничего не объясняет. Кто эти люди? Чего они хотят? С кем и за что воюют? Нам, наверное, не сообщают об этом, чтобы «не потворствовать терроризму». Но в результате Ингушетия, да и почти весь Северный Кавказ превращаются в некий черный ящик. И мы не только не можем ответить на вопрос, эффективны ли меры, предпринимаемые там Москвой, но и на вопрос — какие, собственно, цели преследуют эти меры: снижение нестабильности или, наоборот, ее консервацию на достаточно высоком уровне?
На фоне прочих драматических историй история с Arctic Sea — это почти буффонада. И только на российском телевидении ее разыгрывают с такой убийственной серьезностью.
Тут министр обороны докладывает на телекамеры главнокомандующему, что пропавшая три недели в Балтийском море древесина усилиями Военно-морского флота обнаружена у берегов Западной Африки, причем при задержании древесина не оказала сопротивления. Зато в Европе официальные лица на вопросы об инциденте скромно отводят взгляд и прячут улыбку в усы, уклончиво замечая, что когда-нибудь эта история станет сюжетом прекрасного голливудского фильма. Мол, пускай там русские морочат голову русским, мы не можем это комментировать, нас это не касается.
И, наконец, только на первый взгляд поддается рациональному объяснению антиукраинский демарш Дмитрия Медведева. Не отправлять посла в соседнюю страну — это не за ухом почесать. Дипломатически — это шаг к полному разрыву отношений. Однако столь кардинальному решению и столь резкому заявлению странным образом не предшествовало никаких особых обострений в российско-украинских отношениях. Совершенно непонятно, во-первых, зачем вообще было назначать послом в Украине г-на Зурабова, известного преимущественно своими реформами системы поставок лекарственных средств. Что хотели сказать Киеву этим российские власти? И зачем надо было, дождавшись агремана, еще его туда и демонстративно не отправлять? Если это связано с не слишком пророссийскими настроениями киевского руководства, то надо также задуматься, нужен ли нам посол в Польше, Эстонии, Латвии; пора уже, кстати, подумывать и над судьбой посла в Белоруссии. Да и послам в Туркмении и Узбекистане следует держать чемоданы собранными.
Я не знаю, какая мысль российского руководства плещется под покровом этой странной дипломатической жестикуляции. Зато я знаю, что в начале лета мне постоянно звонили с вопросом: будет ли новая российско-грузинская война? А с начала августа звонят с вопросом: будет ли война с Украиной? Иногда хочется взглянуть на календарь и убедиться, что на дворе 2009-й, а не 1939-й, например, год. И хочется понять, в какой это мы оказались стране, что кругом только и разговоров о том, с кем мы будем в этом году воевать.
На вопрос о российско-украинской войне я, впрочем, отвечаю: ни в какой логике война с Украиной невозможна, так же как и война с Грузией, но так как последняя оказалась все же возможна, то вот вам и ответ. Буквальный смысл демарша Дмитрия Медведева сводится к тому, что мы признаем суверенитет Украины (направляем туда посла) лишь в случае, если нас удовлетворяет фигура украинского президента и его политика. Но это ровно та же логика, в которой развивались и наши отношения с Грузией: пока Саакашвили у власти, мы не признаем суверенитета Грузии и считаем себя вправе на все — вплоть до танкового марша на Тбилиси. Собственно, под флагом этой логики было начато и большинство войн мировой истории.
Самое неприятное в мутной воде — это то, что мы не можем оценить масштаб опасностей, которые она скрывает. Но дело в том, что в политике страхи — это очень часто самосбывающаяся вещь. Это фантомы, которые подчиняют себе волю и воображение людей и таким образом становятся реальностью. Так что, граждане, — будьте бдительны: опасайтесь привкуса мутной воды!
