Владимир Буковский приобрел мировую известность в те времена, когда нынешняя эпоха наведения мостов и совместных ответов на глобальные вызовы эпохи не только не наступила, но даже не представлялась возможной. Впрочем, и после падения коммунистических режимов по всей Восточной Европе ветеран диссидентского движения играл порой активную политическую роль — от участия в суде над КПСС до недавней попытки баллотироваться в президенты России. Правда, как заявил Буковский, выступая на днях в вашингтонском Институте Катона, последнее он сделал скорее для развлечения: рассчитывать на успех не приходилось — хотя бы потому, что все мало-мальски независимые кандидаты оказались в конце концов сняты с дистанции.
По словам Владимира Буковского, применять понятие «выборы» по отношению к России нет больше никаких оснований. Не лучше обстоит дело и с другими демократическими институтами, считает правозащитник. От некогда относительно свободной прессы остались, по его словам, «одна радиостанция и одна газета». В стране десятки политзаключенных, отмечает Владимир Буковский; более того, подчеркивает он, не прекращаются и политические убийства.
Неудивительно, что именно с этого — общего — вопроса: почему препятствия на пути демократического развития России оказались настолько серьезны? — корреспондент Русской службы «Голоса Америки» и намеревался начать беседу с ветераном борьбы за гражданские права.
Однако чуть раньше — еще во время выступления Владимира Буковского в Институте Катона — трудно было удержаться от другого вопроса — относящегося к событиям почти полувековой давности.
Алексей Пименов: Владимир Константинович, в те годы, когда вы начинали вашу деятельность диссидента и правозащитника, могли ли вы себе представить, что падение советской системы произойдет так скоро — разумеется, по историческим меркам?
Владимир Буковский: Нет, когда мы начинали, мы не ждали ничего. И цели у нас были скорее этические: мы просто не могли быть частью этой системы — вот и все… И все же понимание того, что коллапс когда-нибудь наступит, у нас было. Еще в 1969 году мой друг Амальрик написал свое произведение «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», имея в виду, разумеется, не календарь, а образ, созданный Джорджем Оруэллом. Но когда и как произойдет крах системы — этого мы не знали. К примеру, я ожидал его к концу столетия, а вышло на 10 лет раньше. Мы не могли предвидеть ни появления Горбачева, ни появления Рейгана, ускорившего падение коммунизма с помощью гонки вооружений. Человеческий фактор — вещь трудно предсказуемая… Однако главным было другое: слишком уж абсурдна и смешна была сама система. Она была попросту невозможна…
А. П.: И все же сегодня вы утверждаете, что демократическая революция в России в 90-е годы не удалась. Почему?
В.Б.: Потому что никто не хотел идти до конца. Надо было идти на конфронтацию — в 90-м и в 91-м годах. А наша интеллигенция заныла: «Ах, будут танки на улицах!». Танки были все равно. А они этого не хотели. Надо было самим вызывать конфронтацию. Надо было прогнать тот режим… И в процессе — возникла бы сильная оппозиция. Оппозиция не возникает в спокойной, мирной обстановке. Оппозиции нужно состояние напряженности. Состояние борьбы. Тогда она возникает. Тогда люди способные бросают то, чем они занимаются, и идут на баррикады. А обычно ведь толковые люди делают свое дело и не занимаются ничем другим. Но этого сделано не было. И, в общем, особого интереса это не вызвало. Была большая апатия. Я хорошо помню 90-й, 91-й год. Все сидели и ждали, как оно будет само развиваться. Ну, а если ждать, как оно будет развиваться само, то ничего и не будет…
А.П.: Что, на ваш взгляд, представляет собой нынешний российский режим?
В.Б.: Это попытка продолжить советский режим, а точнее — его реставрировать. Но это попытка в ситуации, когда полная реставрация невозможна, и они сами это понимают. Вместе с тем это попытка восстановить как можно больше — сколько успеем, столько восстановим… Скажем, идеологию они восстанавливать не будут.
А.П.: Никакую?
В.Б.: Коммунистическую. Ну, конечно, они пытаются что-то придумать. Тут и националистические порывы… Но вряд ли можно в России, в многонациональной стране, придумать националистическую идеологию. Я не верю в это. Люди забывают: там 140 национальностей! Так что они могут сколько угодно пытаться, но не верю, что они когда-нибудь ее создадут. А коммунистическая идеология им точно не нужна: они сами от нее избавились — и рады.
А.П.: Американская администрация рассчитывает на соглашение с российским руководством по Ирану и по Афганистану. Как вы оцениваете эти расчеты?
В.Б.: Я просто не вижу, зачем бы России это делать. Зачем бы они стали помогать Америке против Ирана? Все, что делает Иран, немедленно вызывает повышение цен на нефть и газ.
А.П.: А в Афганистане?
В.Б.: Афганистан — это им менее интересно. Но и там… Конечно, и с американской стороны здесь действуют скорее политические факторы: делать что-то вместе… Но, так или иначе, помогать Америке российские власти не будут.
