Как-то раз я пыталась стать волонтёром. Выдалась такая возможность — просто пойти в детский дом.
и поиграть с ребятами, рассказать сказку, угостить конфетой. Боялась я ужасно, больше всего того, что кто-то заплачет, а я буду стоять и не знать, что делать. На самом деле ничего страшного не было. Мы строили дома из кубиков, играли в «Светофор», а маленькая девочка Валя обнимала меня и никак не хотела отпускать. И даже когда кто-то в кого-то попал мячиком и все разревелись, мир не обрушился. Только вот почему-то больше я туда не вернулась. А рассказать я хочу о тех, кто возвращается, и не раз. Чтобы отдать часть своего тепла тем, кому его не хватает.
Как-то раз я пыталась стать волонтёром. Выдалась такая возможность — просто пойти в детский дом и поиграть с ребятами, рассказать сказку, угостить конфетой. Боялась я ужасно, больше всего того, что кто-то заплачет, а я буду стоять и не знать, что делать. На самом деле ничего страшного не было. Мы строили дома из кубиков, играли в «Светофор», а маленькая девочка Валя обнимала меня и никак не хотела отпускать. И даже когда кто-то в кого-то попал мячиком и все разревелись, мир не обрушился. Только вот почему-то больше я туда не вернулась. А рассказать я хочу о тех, кто возвращается, и не раз. Чтобы отдать часть своего тепла тем, кому его не хватает.
На факультете социологии меня встречает улыбчивая девушка. В руках — телефон, на груди — небольшой белый значок с надписью «Друзья Норвежского Красного Креста». Эта девушка — Катя Фесик, один из лидеров волонтёрского движения на базе соцфака.
Многие думают, что благотворительность — это деньги олигархов и фотосессии голливудских актёров в Африке. Но на самом деле это понятие гораздо шире, оно включает в себя и то, что делают волонтёры. А делают они много. У «Клуба друзей» есть подшефный реабилитационный центр для девочек, оказавшихся в трудной ситуации — оттуда их отправляют либо к родителям, либо в детский дом. Недавно появилась идея организовать театральную студию в центре помощи инвалидам. И всё это без поддержки государства, у ребят нет даже взрослого руководителя. Да и центр для девочек тоже негосударственный. Как говорит Катя, живут они от гранта до гранта, приходится постоянно искать деньги, а дети не могут ждать.
Мы с Катей идём по коридору и садимся за одиноко стоящую в углу парту. Через 15 минут — собрание волонтёров. Пока есть время, я прошу её рассказать немного об их движении.
— Мы нигде и никак не зарегистрированы, но по сути относимся к неформальной организации «Клуб Друзей Норвежского Красного Креста». Начинала всё это Аня Климина — студентка второго курса нашего факультета. У неё была идея помогать студентам с ограниченными возможностями, собрать добровольцев с нашего факультета. Потом я уехала на стажировку в Финляндию, а когда вернулась, здесь уже была группа ребят, помогавших детям из асоциальных семей — это направление и стало основным. К счастью, нас становится всё больше, приходят ребята из других вузов.
— Чем именно вы занимаетесь?
— По субботам приезжаем к девочкам с какой-то программой, стараемся иногда вывозить их в театры, в филармонию — разнообразить их досуг. Они ведь сидят целый день в помещении, только в школу ездят. Волонтёрам девочки очень радуются и быстро привыкают. Всегда спрашивают, когда ты придёшь, вернёшься ли. Поэтому если человек один-два раза в центре побывал, мы стараемся его не отпускать до последнего (смеется).
— Дети из центра возвращаются домой?
— Там и выясняется их социальный статус. Если в семье что-то случилось, ребёнка отправляют в такой центр. В лучшем случае через какое-то время его вернут в семью, но как правило, подаются документы на лишение родительских прав и ребёнок отправляется дальше по государственным учреждениям.
— А понимают они, что с ними произошло?
— Да, конечно понимают. Им всё объясняют, ведь это их жизнь, они имеют право знать, что случилось. Может, не так говорят, как нам, но с ними работают психологи.
— Почти все волонтёры — студенты соцфака. Как ты думаешь, для них важнее какой-то опыт получить, применить знания на практике или просто помочь?
— Мне кажется, помочь. У нас очень добрые ребята, у них есть необходимость дарить кому-то свет, который есть в их характере. Бывают те, кто боится, но это скорее страх навредить. Особенно боятся идти к инвалидам.
Мы уже опаздываем — ребята сидят в аудитории и ждут Катю. Они собираются почти каждую среду в свободной аудитории соцфака: своего «штаба» у них, конечно, нет. Садятся в круг, разворачивают шоколадку и обсуждают планы на ближайшее будущее. Катя вводит собравшихся в курс дела:
— В субботу у нас первая встреча в центре для инвалидов, и ещё неизвестно, кто пойдёт и что делать. Потом едем к девочкам, надо придумать, чем с ними заняться. Можно устроить что-нибудь, связанное с Пасхой или «День Дурака».
Волонтёры переговариваются и смеются. Единогласно выбирают второй вариант, обсуждают конкурсы смешные вопросы. «А куда попадёт мужик, если выстрелит в Биг Бен?» — спрашивает единственный молодой человек на собрании. «В циферблат», — говорят хором несколько девчонок. «В тюрьму!» — парирует он и заливается смехом.
Катя предлагает устроить два семинара по фототерапии — направлению для занятий с девочками.
— Только давайте без сладкого! Принесите лучше фруктов каких-нибудь, а то мы умрём тут все.
Планёрка заканчивается быстро — всем надо идти на пары. Мы договариваемся о следующей встрече и расходимся.
Суббота. Сегодняшний день — тяжёлый: мы встречаемся у метро и идём сначала в центр реабилитации инвалидов — обсуждать будущий театр, а потом к девочкам — устраивать праздник.
Я приезжаю раньше и нервничаю, что, как всегда, перепутала место, время или всё сразу. Но тут появляется приветливая Катя и ещё одна девушка, Маша, тоже будущий социолог. Оказывается, нас только трое.
— Странно, — говорит Катя, — вот к девочкам волонтёров иногда набирается больше, чем их самих. А мне, наоборот, с ними бывает трудно. Представляешь, и на семинары никто не пришёл, а я два вечера освободила и ждала с печеньем и чаем.
— Наверное, поправиться бояться, — отвечаю я, — Надо было на яблоки собирать.
«Актив» движения — человек двадцать — тридцать, остальные приходят и уходят довольно быстро. Но и у этих двадцати много студенческих дел, у кого-то работа, поэтому часто приходится собрания по два раза в разные дни, чтобы все сумели на них попасть.
Перепрыгивая через лужи, доходим до «Реабилитационного центра людей с ограниченными возможностями». В холле волонтёров уже ждут участники новорождённой театральной студии Оля и Вова и сотрудник центра Елена. Оля и Вова сидят на диване и держатся за руки. Им обоим по двадцать с небольшим лет. Никакого плана разговора у нас нет, поэтому ситуацию берёт под контроль Елена — бодрая энергичная женщина лет сорока. Она предлагает всем рассказать о себе. Все, кроме Елены, выглядят напряжёнными и смущёнными, говорят сбивчиво — у Оли и Вовы что-то не так с речью, а мы просто волнуемся. Во время пауз я судорожно пытаюсь придумать удачную фразу, но в результате говорить начинает кто-то другой. Приходят ещё двое подопечных Елены — Сергей и Таня. Постепенно напряжение спадает, но неловкость чувствуется всё равно. Мне кажется, что участникам будущей студии очень трудно говорить, а мы их мучаем — задаём вопросы, заставляем шутить. Пока Елена ищет для Сергея гитару, чтобы разрядить обстановку, мы узнаём, что Таня пишет стихи, а Вова вышивает пейзажи — настоящие произведения искусства, узелков нет даже на изнанке.
— Он такую картину моей маме подарил, — гордо и довольно говорит Оля и добавляет, — а ещё у нас тут есть женщина, она сшила… Кузя, Кузя…
Хочется подсказать, но я не могу понять, о чём она говорит.
— Блин. Д-ва гу-ся. Два гу-ся сшила, на руку надеваются.
Гитара оказывается без струны, и песен не получается. Напоследок Катя проводит «ритуал» на сплочение, которому научилась на соцфаке: все берутся за руки и хором говорят бессмысленное слово «Маааааа-динго». Со взрослыми людьми это получается немного нелепо. Мы договариваемся прийти через неделю со сценарием будущей постановки, прощаемся и идём дальше, к девочкам.
Как и предупреждала Катя, там уже собралась целая толпа волонтёров. Воспитанницы центра выбегают на и бросаются на шею своим знакомым. На меня смотрят с интересом и подозрением.
— В следующий раз и тебя также встречать будут, — говорит волонтёр Маша, — я сама здесь только второй раз.
Внутри помещения сделан хороший ремонт, планировка похожа скорее на очень большую , чем на государственное учреждение — есть коридор, спальни на несколько человек, столовая. Но удивило меня то, что есть кухня — настоящая кухня с деревянными шкафчиками.
Возраст подопечных центра — от семи до восемнадцати лет, хотя на самом деле самой старшей девочке — лет четырнадцать. Здесь волонтёров много, поэтому я занимаю спокойную позицию наблюдателя. Кто-то смотрит телевизор, кто-то выдирает у куклы волосы, кто-то капризничает: «Гулять хочу, есть хочу!» — ноет юная воспитанница центра, а через минуту уже увлечённо играет со всеми в «Крокодила». Долетающие до меня обрывки разговоров напоминают мне, где мы находимся.
— Ты английский-то учишь уже?
— Нет, ещё ни одного занятия не было.
— Почему? Мы же с тобой договаривались!
— Да у меня там… родители, в общем, приехали, а я сказала, что не готова их видеть сейчас. Зря я, наверное, так сказала, они приехали всё-таки…
В углу комнаты в это время происходит рассеянный и неспешный конфликт:
— Да я гораздо больше тебя знаю, я год прожила здесь, потом год в больнице и теперь снова здесь.
А в другом углу парень-волонтёр, уже молодой мужчина, играет в «Ладушки» тряпичной куклой с девчонкой лет восьми.
В туалете висит плакат «Как правильно чихать при гриппе». Внизу подписано: «Российский Красный Крест». Я спрашиваю у одного из волонтёров:
— Значит, есть и российский? А почему тогда центр при поддержке норвежского?
— Они помогают с финансированием. Ты посмотри вокруг, тут с российским бы всё по-другому было. Да даже если бы нам государство деньги давало, всё равно настал бы момент, кризис или ещё что-то, когда внезапно оказалось бы, что денег нет, не дошли, не перечислились. И тогда все впали бы в ступор, не знали, что делать и разбежались в итоге. А так мы знаем, что денег нет и ничего, живём.
Конечно, никто не может сделать мир идеальным. И подростки, которые играют в твистер, пока их подопечные уходят на полдник, не заменят брошенным детям родителей, и театральная студия не вернёт людям нормальную речь и движения. Но даже в неидеальном мире можно любить, работать, бороться со своими недостатками и вышивать крестиком. Короче, пытаться быть счастливым и помогать в этом другим. И то, что студенты смогли создать действующую, растущую волонтёрскую организацию без помощи государства — не чудо и не случайность. Они просто делают то, что могут, а могут они многое, может быть, даже больше, чем все олигархи вместе взятые.
К метро я иду пешком между трамвайными рельсами, тротуара тут просто нет. Иду и вспоминаю, как в прошлом году впервые пришла в детский дом. Тогда на вопрос волонтёра Саши: «О чём ты мечтаешь?» маленькая девочка ответила сразу, не раздумывая: «Хочу, чтобы ты у меня дома».
