Предполагалось, что пятница станет решающей. Именно в этот день истек ультиматум, предъявленный оппозиционерами президенту Мубараку. Мубарак не ушел в отставку, а значит, тахрирцы (по названию каирской площади Тахрир) оставляли за собой «моральное право перейти к активным действиям». Говорили о походе к резиденции президента. Но точно никто ничего не знал.
В городе армейский спецназ был на каждом углу. После окончания комендантского часа добровольцы, дежурящие на импровизированных блокпостах, не ушли отсыпаться, а продолжили дежурство. Блокпосты были усилены полицейскими офицерами — они впервые появились на улицах после самороспуска МВД, нервничали и поэтому держались очень агрессивно. В окрестных гостиницах площади Тахрир было запрещено останавливаться журналистам. Только под мостом Шестого октября дежурили 24 машины «скорой помощи».
В полдень — время пятничной молитвы — на площади собрались больше миллиона человек. Молитва продолжалась полчаса, после чего большая часть мужчин ушла в улицы и переулки, отходящие от площади, — начались нападения. После бойни, которая продолжалась всю среду и четверг, сторонники Мубарака изменили тактику. Впрочем, неизвестно, были ли это те самые мубараковцы, которые пикетировали МИД и воевали с тахрирцами два дня подряд, или, как верили в толпе, переодетые полицейские и нанятые полицейскими бандиты. Новые враги Тахрира были неуловимы. Больше не было ни открытых митингов, ни драк стенка на стенку. Просто вдруг из ниоткуда в переулке появляется сотня молодых парней с камнями и арматурой. Камни летят в оцепление демонстрантов, молодые люди исчезают. На площади тем временем спокойно продолжается демонстрация, но под конец дня оказывается, что число раненых перевалило за 200.
Особенно ожесточенные стычки происходили на улицах Талаат Харб и Тахрир. Появился мини-вэн, который выныривал из дворов и сбивал нескольких демонстрантов.
Сначала было непонятно, чего добиваются невидимки. Очистить площадь и возобновить нормальную городскую жизнь — основные желания сторонников Мубарака — партизанскими наскоками не получится. Площадь спокойно скандировала, ела, спала и болтала, пока в переулках шла война. Но потом как-то вдруг тахрирцы осознали, что никакого великого пятничного похода не получится: ни одна улица больше не была безопасной, а большая часть мужчин просто не могла покинуть блокпосты.
И улицы окончательно превратились в крепость. Чтобы пройти последний километр до Тахрира по любой улице, нужно пройти пять живых цепей, пять раз показать паспорт, предъявить содержимое сумки и пройти личный досмотр. Многие дежурные в касках; тут же в аккуратные кучки уложены камни. Когда происходит нападение, дежурные свистят и стучат палками по закрытым витринам. На помощь прибегает полплощади, иногда приходят даже танки — но слишком поздно, уже никого нет, только раненые.
Сама площадь зализывает раны и переходит в мирный режим. Снова появились добровольцы-уборщики, была упорядочена раздача еды и воды. На площади и примыкающих улицах было организовано пять мини-госпиталей, обозначенных красным полумесяцем. Из пластыря сделали бейджики для дежурящих в оцеплении («комитет обороны»), для медиков.
Удары камня о металл и крики снова сменяют музыка и разговоры. Учитель Медах объясняет, что для него родина — важнее детей и жены: «Я им так и сказал — считайте меня мертвым, я жив для революции». Стюардесса Шамиа и писательница-диссидентка Науд Саедау, последовательно поссорившаяся с четырьмя президентами, спорят о причине скрытой агрессии в обществе. Шамиа считает: безработица, Науд считает: гендерный шовинизм.
Организовали доставку газет на площадь. Правительственная «Акбар Элийом» вышла с фотографией Тахрира и подписью: «Сторонники Мубарака». Чтобы не оконфузиться, все плакаты замазали в фотошопе, и многотысячная толпа стоит с белыми листами.
«В Египте журналистом быть либо стыдно, либо страшно», — говорит Маха Абдурахман. Она редактор новостей Первого египетского и не выходит на работу с начала революции. И уже не выйдет: «Хватит». Махе 53 года, 28 лет она в журналистике. Рассказывает, как 28 лет пыталась сохранить и достоинство, и работу. Компромиссы, компромиссы, компромиссы. В неделю у Махи 4 выходных, а зарплата $200. Сократить ее не могут: по закону специалист, отработавший в одном месте 20 лет, под сокращение не подпадает. А уволить себя повода не дает. То есть пока не давала.
У Махи сорван голос. С начала революции она не уходила с площади — она чувствует вину. «Почему мы не организовали подобное, когда были молоды? Мы просто не верили, что это возможно. А теперь люди, которые не знают другого президента, кроме Мубарака, меняют историю. Быть здесь для меня — это единственный способ поверить, что я не превратила свою жизнь в дерьмо», — говорит Маха.
«Потеряем все… готовы идти до конца», — неслось со сцены.
Рядом девочки-школьницы под надзором своего учителя рисуют на куске ватмана много оранжевых цветов.
У меня не укладывается в голове, что эти же самые умные, красивые и добрые люди участвовали в массовом убийстве, которое происходило буквально вчера.
«Ну вот, пришли», — говорит Саид. На желтой стене улицы — маленький кровавый взрыв, на уровне бедра взрослого мужчины. «В бедро ему и попало. Я схватил его и понес. Отдал врачам. Он истек кровью — не успели, я потом узнал. А имени так и не узнал: некогда было, мы сражались». В ночь со среды на четверг — именно тогда погибло большинство — погибших никто не считал: было некогда. Посчитали уже потом — 45 человек. Еще пятеро пропали без вести.
Министерство здравоохранения объявило о 6 погибших. Но только в госпиталь Касраини привезли 11 человек. Все с огнестрельными. От 18 до 50, двое неизвестных.
Потом составили общие списки. 45 — это люди, которых привезли в морги из районов боевых действий.
Эти списки, кстати, больная тема для тахрирцев. Среди ИХ погибших могли затесаться чужие — мубараковские. Мертвые люди одинаковы, их не спросишь о политических убеждениях. Как отделить своих? Как составить скорбный список для плакатов и СМИ, какой счет предъявлять Мубараку, когда все будет кончено?
И раненые. Их отвозили в пять госпиталей, кто-то оставался на площади или уходил домой. Врачи вели списки, но бумага кончалась. Писали на коробках лекарств, на сигаретных пачках. Свести пока не получается. Доктор Саид Махмуд, главврач импровизированного госпиталя у стелы перед музеем, говорит, что со среды на четверг было ранено около 2000 человек, в четверг — еще 350.
Повязки, бинты, руки на перевязи. Раненых очень много, они на площади. Многие не были дома, и одежда заляпана высохшей кровью.
16-летний Абдулла ат Элиад свой счет знает точно. В прошлую пятницу у здания МВД был застрелен его друг. Его звали тоже Абдулла. «Абдулла Абделмонем, запишите по буквам», — требует живой Абдулла и плачет. Учились в одном классе, сначала дрались, потом дружили. Абдулла, которого больше нет, хотел стать журналистом, готовился к поступлению в колледж-медиа при Каирском университете. Он считал, что настоящий журналист должен всегда быть со своим народом, и пошел на площадь. И другого Абдуллу подговорил. Он и стал свидетелем убийства. Выстрел в голову, снайпер. «И я вот думаю: почему не меня? Мы же совсем одинаковые, и стояли рядом». И теперь тот, выживший, читает свое стихотворение мертвому.
Это ночь со среды на четверг. Только что на улице было нападение, трое ранены. Абдулла читает, не утирая слез. «Когда я закрыл твой гроб, мое сердце стало мертвым как металл. А твоя любовь вышла из гроба и разлетелась ангелами по небу».
Абдулла ждет, когда на блокпост нападут. Тогда можно будет взять камни и кидать в темноту. Может быть, среди нападавших будет лучший друг того снайпера, и Абдулле удастся убить его. «Аллах честен», — говорит Абдулла.
Мужчины запевают песню о родине, которой придется пройти через много бед, прежде чем… «Дурацкая песня, — говорит Абдулла. — Унылая». И мужчины, переглядываясь, запевают: «У нас сегодня праздник! О, какой у нас сегодня праздник? Мы радуемся как дети, едим как оголодавшие львы. А вокруг нас танцуют женщины. О, какие прекрасные женщины!»
Через двадцать минут нападают на площадь Таллаат.
Два дня слились в один — всю ночь невидимки обстреливали оцепление. Даже проявили тактическое мышление — подожгли мусор и из-за дыма пошли в атаку. Четверо раненых, погибших нет.
В полдень субботы на Тахрир прибывает один из лидеров египетских братьев-мусульман — Муххамед Белтаги. В хорошо отглаженном костюме, в начищенных ботинках, в сопровождении таких же идеальных помощников он выглядит здесь нелепо. Его снимают на мобильники. Делегация проходит по улице Абд аль Менеем Риад — здесь наиболее укрепленные баррикады. «А крыши вы охраняете? — серьезно спрашивает Белтаги. — Вы знаете, там могут засесть снайперы…» Тахрирцы, которые очень хорошо знают, что на крышах могут засесть снайперы, долго и уважительно рассказывают, кем и как крыши охраняются. «Обороняться — это священный долг мусульманина», — начинает Белтаги, но от поста в конце улицы сигнал тревоги, и Белтаги бодро спешит в противоположную сторону.
Подкрепления к посту подошло немного — только те, кто пришел посмотреть на Белтаги. Незадолго до этого армия выстроилась в цепь между улицей и площадью. От армии подвоха не ожидали и на цепь не обращали внимания, пока не оказалось, что на улицу не пройти.
Опасения вызвали не мубараковцы: они толпились под мостом, далеко, не опасно, а два танка. Танки перли на баррикады. Офицеры, высунувшиеся из люка, говорили, что имеют приказ — доехать на танках до площади. И новая граница обороны пройдет там — примерно рядом с госпиталем. Демонстранты выстроились в живую цепь перед танками. На помощь двум подъехал третий, прибежали солдаты. Тахрирцы скандировали: «Уходите!» — и с места не двигались. Некоторые горячие головы подняли с земли камни, но на них набросились свои же и булыжники отобрали. Армия тоже не спешила пугать тахрирцев. Обе стороны понимали: поссорившись, они больше не помирятся, что неизбежно приведет к кровавой бойне на улице, даже если армия просто уйдет без единого выстрела — и солдаты, и демонстранты видели мубараковцев, засевших под мостом. Поэтому солдаты чуть-чуть отодвинули танки и начали переговоры по рации.
«Ни сантиметра, — орет брат-мусульманин. — Ни сантиметра нашей земли!»
И через 15 минут появился главнокомандующий Каирским военным округом Хасан Руэни. Он появился тогда, когда казалось, мир сейчас кончится — мужчины, сцепившись в стену перед танками, закрыв глаза, повторяли: «Нет бога, кроме Аллаха».
Генерал, казалось, видел не приготовившихся умирать людей, а нашкодивших и любимых сорванцов. Он смеялся. Он крикнул что-то солдатам на танках — солдаты засмеялись тоже и расправили плечи. Пробежал вдоль оцепления — преувеличенно серьезно тряс за руки, трепал по головам, а затем отобрал у брата-мусульманина платок и показал фокус с отваливающимся пальцем. Брат-мусульманин пошел пятнами.
Затем генерал взял микрофон. Он говорил медленно, четко и легко, останавливаясь после каждого предложения. Так, наверное, сапер обезвреживает бомбу. Генерал признался, что, с его точки зрения, демонстрациями ничего не добьешься (возмущенные крики), поэтому было бы круто, если бы все молодые люди сейчас разошлись по домам. (Несколько минут криков: «Мы не уйдем!») Но мешать им он не собирается. (Аплодисменты.)
Но он, уж если полиция отсутствует, должен восстановить движение транспорта на площади и открыть «Тахрир» — главное административное здание города и другие магазины на площади. Поэтому баррикады придется убрать. А революцию можно делать на газонах, например.
И генерал, и тахрирцы прекрасно понимали, что газоны — это скорее фигура речи. На газонах не разместятся даже 10 тысяч человек. И если откроется движение, площадь превратится в запруженный поток машин, Тахрир перестанет быть Тахриром. И как тогда обеспечить безопасность?
Тахрирцы поняли главное: армия хочет завершения революции. Мирного, но немедленного.
«Пусть уходит Мубарак, тогда и мы уйдем!» — скандирует оцепление.
К микрофону выходят тахрирцы и долго говорят о том, что революция есть высшая ценность, счастье для народа, право угнетенных. Хасан забрался на броню танка, слушает, аплодирует каждой речи и продолжает гнуть свою линию — движение придется открыть. Градус нарастает, генерала перестает быть слышно.
Тогда он перемахивает через баррикаду. Его тут же окружают, начинается давка. Кто-то пытается достать его палкой. Несколько офицеров, рванувших за своим генералом, перехватывают палки на лету, орут. Волной генерала относит к заборчику, он забирается на балку и начинает смеяться. Снова все в ступоре — еще три минуты можно говорить.
На площади Хасан Руэни провел несколько часов. Зашел в госпиталь, обошел блокпосты. Толпа людей, вооруженных камнями, следующая за ним, его не пугала. Генерал обнимал мужчин, делал комплименты женщинам — и женщины расцветали.
— А если мы не уйдем? Вы примените силу? — кричала студентка в платке со звездами.
— Ни в коем случае, — серьезно отвечал генерал.
— А что вы будете делать?
— Разговаривать.
Фархад Элиеш не разговаривает, не ест и не пьет с пятницы. Его мутит от слабости, и он прислонился к стенке палатки. Его рот заклеен пластырем. На пластыре написано: «Пока правосудие не восторжествует».
На площадь они пришли вшестером — Махмуд, Хасан, Мустафа, Фархан, Ахмед, Али. Шесть братьев Элиеш. Теперь их четверо. Ахмеда убило камнем, в ночь со среды на четверг, в три ночи. Ахмеду было 27 лет, он был детский врач. Пытался вытащить раненых из-под лошадей — всадники прорвались через оцепление и начали молотить дубинками тахрирцев. После удара Ахмед не мог говорить, но умер он не сразу — протянул свой шарф Фархану. Ночь была холодная. 25-летнего Али убили на следующую ночь, в 5.30, когда он стоял в оцеплении. Снайпер. Фархан снял с брата шарф, обмотал вокруг головы. Потом заклеил рот и перестал есть и пить.
Рядом с Фарханом сидят Махмуд, Хасан и Мустафа. Плачут, орут и уговаривают поесть.
Вдруг Фархан забирает у меня блокнот и быстро, уверенно пишет:
Исторические места — это не места, а история, которой тысячи лет,
Сказка, которую время рассказывает и рассказывает египтянам.
Кто разгребет эти камни, чтобы сказать, что мы еще живы,
Что в могилах не мы, а наши деды и покровители?
Мы веками несли этот напев в себе.
И только сейчас из моего сердца вырастает вопрос,
Кто вы такие на самом деле?
Люди, руки которых держат оружие для убийства?
Туристы, которым все интересно?
Вопрос стоит в моей голове как вода.
Вы египтяне?
Если вы росли с нами в одних дворах,
Что заставляет вас убивать нас?
Что заставляет нас убивать вас?
Привет, Египет, Мама Цивилизации,
Мы так благодарны тебе.
Мама Всего Мира, мы по крайней мере были честны с тобой.
И если мы попытаемся разрушить тебя,
Мы же и станем тебе защитой.
И только когда мы умрем,
Мир будет между нами вечным.
В воскресенье — начало рабочей недели в Египте — открылось движение на набережной. Машины ехали мимо желтых танков, обиженно бибикая. Открылись рестораны на набережной. Нил заполнили туристические лодки и веселая музыка.
Открывались банки и офисы.
Город переваривал революцию, делал ее своей частью.
На площади появились первые владельцы офисов, находящихся на первых этажах. Мужчины в костюмах старались быть незаметными. Выметали разбитые стекла и ставили новые замки на дверях. На все вопросы отвечали: «Мубарак плохой, да здравствует революция!» Из магазинчика достали попугая, который просидел с начала революции. Птица осталась жива и истошно вопила, попав на свет.
Тахрирцы разрешили открыть и административное здание «Тахрир», но сотрудники отказались выходить на работу, пока площадь забита демонстрантами.
«Братья-мусульмане» сделали официальное заявление, отказавшись от борьбы за президентский пост.
В полдень началась месса за упокой. Копский священник Абдул Маси молился за всех убитых — полицейских, тахрирцев, мубараковцев. После мессы он объявил, что виновен в этих убийствах только преступный режим Мубарака. Объявил, что хотел бы поцеловать руки каждому тахрирцу — и начал тыкаться в чужие ладони.
(Я вспоминаю, как мужчина в хорошем костюме, с улыбкой на все лицо набирал полные руки камней. Он явно ловил кайф от того, что МОЖНО. Когда он заметил, что я на него смотрю, подбежал ко мне с криком: «Смотри, что проклятый Мубарак заставляет меня делать!»)
«Никто с тобой не будет разговаривать про среду и четверг, — говорит Карим. — Да, это была бойня, да, нам неприятно это вспоминать. Просто помни, что ты не имеешь права судить нас и нашу революцию. Мы разрешаем тебе наблюдать, но ты здесь чужая».
У Карима погибла подруга — Сали Захран. Даже не подруга — знакомая, тусовались в общей студенческой компании. Шла на площадь, в переулке напали, ударили по голове.
«О гуманизме хорошо говорить до первой крови, — говорит Карим. — Но я не хочу мести, хотя я в своем праве. Я хочу, чтобы ее смерть не была напрасной. Поэтому я не уйду с площади, даже если это смешно. Если я уйду, это будет вроде как предательство».
«Многие выходили сюда от скуки, от абстрактных идей, — говорит Карим. — Теперь у каждого появился свой личный счет. Я даже не о родственниках погибших, мир им. Кого-то располосовало камнем, кого-то бросила жена, кто-то первый раз в жизни зашивал иголкой чужую кожу. Эти две недели были очень долгими для нас».
Рядом свистели и аплодировали — свадьба. 21-летняя Ола и 28-летний Ахмед давали друг другу клятву верности под присмотром муллы. Потом всех угостили печеньем.
Рядом плакали, пели, смеялись, кричали: «Пилот Мубарак! Самолет на взлетке! Не ломайте нам график!»
Мужик забрался на самую верхушку пальмы и, стоя среди листьев, размахивал египетским флагом. Потом решил слезать, но слезать оказалось высоко и страшно, и он просто молча стоял над Тахриром.
