Уже который раз удивляет меня Грозный яркостью вечерних огней. Будто никак не насытится он возможностью жечь огни после той темноты, в которую был погружен несколько лет после бомбежек и разорения. Еще из иллюминатора виден пылающий огнями проспект, ведущий от аэродрома в город. Будто к месту большого праздника спускается самолет.
Выйдя из здания аэропорта, замечаю новую мечеть, большую и красивую. «У нас их много сейчас построили», — говорят мне встречающие.
От аэродрома до города близко, быстро доезжаем до центра. Вот Дом печати, площадь Дружбы народов, Аллея журналистов… Огней много, а вот людей почти не видно, хотя стемнело недавно и час не поздний…
На следующий день меня удивляет пустотой Проспект победы, переименованный два года назад в Проспект Путина. Это не просто центральная улица Грозного, это — важнейшая его артерия, сравнимая по значению с Тверской улицей в Москве. Но странно: середина воскресного дня, а людей нет. Кажется даже, что тогда, во время моей первой поездки в Грозный, когда лишь остатки лепнины на разбомбленных домах говорили о былой красоте улицы, людей здесь было больше. Правда, тогда почти не было машин, а сейчас их немало. Или Чечня процветает настолько, что и пешеходов не осталось, все пересели на частный транспорт?
Впрочем, вид опустевшего города не располагает к шуткам. Жутковатое впечатление производят новые многоэтажные дома, не подающие признаков жизни, в окнах которых не видно ни цветов, ни штор. Очевидно, что в этих квартирах никто не живет.
Доезжаю до церкви, вижу новые позолоченные купола. Красиво. В церкви — наряженная елочка. Встречаю русскую женщину, знакомую еще с тех времен, когда храм был полностью разрушен, а верующие собирались в небольшом помещении рядом с его руинами. Тогда сюда даже по праздникам не приезжал священник. Но так же стояла наряженная на Рождество елочка.
Знакомая рассказывает мне, как проходила здесь недавняя перепись населения. Очень просили завышенных результатов. Даже у нее спрашивали совета, как бы набрать побольше имен.
«А где их взять? Возвращается мало людей, а уезжает очень много. Здесь столько проблем, люди ничем не защищены. Из нашего дома три семьи выехали. Уже и я подумываю о переезде куда-нибудь к родственникам под Ростов…»
Я удивляюсь. Две войны она здесь пережила, от бомбежек не уезжала, а сейчас, когда и город по вечерам весь в огнях и купола на храме позолоченные, — вдруг уезжать?
Выхожу на Проспект Кадырова (бывший Ленина), с недоумением разглядываю горстку небоскребов на берегу Сунжи, один из которых уже почти построен, сияет новенькими тонированными стеклами. Это — новая гордость Грозного, строящийся Сити-центр. Мне говорят, что вон тот небоскреб, который только подрастает, планируют аж на 45 этажей. Иду мимо гигантской стройки, подхожу к берегу Сунжи. И — будто что-то переворачивается во мне: не узнаю реки. Здесь было много плакучих ив, весь берег в деревьях. Сейчас — ни деревца, все вырублено под корень, со стороны строящихся небоскребов берег перепахан, перекорежен. Через проспект за забором тоже вижу перепаханное пространство и много срубленных деревьев, лежащих штабелями.
Ловлю себя на мысли, что Сунжа в разрушенном городе с разбомбленным мостом смотрелась не так жутко, как сейчас. Или ее хотят взять в гранит, сделать набережную? Пытаюсь представить узкую быстроводную Сунжу в граните…
А вот и центральная мечеть, большая и красивая. Но… как же теряется и меркнет она в тени этих небоскребов! Власти Чечни так гордились этой мечетью. Неужели не видят, как затеняет ее красоту этот архитектурный диссонанс?
Но здесь нет архнадзора, и нет экологов. Здесь вряд ли даже кто-то робко осмелится сказать, что для небоскребов, уж коли так необходимо их строить в Грозном, можно было бы подобрать и другое место…
Людям не до того. Других проблем слишком много.
В Грозном нет снега, но вот сюда, на площадь перед мечетью, его завезли. То ли настоящий, то ли искусственный: даже не растаял при плюсовой температуре. Большая искусственная ель, ее уже разбирают, бульдозеры сгребают и убирают искусственные сугробы. Я наступаю на снег. Очень похож на настоящий. Но сколько же денег ушло, чтобы на такую большую площадь его издалека завезти? Республика настолько богата?
На площадь смотрит фасад пятиэтажного дома, новенького, но вряд ли жилого. Над окнами последнего этажа красуется надпись «Рамзан, спасибо за Грозный!». Через проспект — два больших портрета: Кадыров и Медведев. Не помню такого стиля с самых брежневских времен. Но здесь — культ личности в расцвете. Правда, ходят слухи, будто Рамзан распорядился убрать свои портреты с улиц. Но видно, такое указание «главного» игнорировать не боятся: периодически видишь на площадях и перекрестках— Кадырова то с Медведевым в полный рост, то с Путиным.
Пыльно и пусто в городе. Но у бывшего рынка народ на остановках есть. Когда-то это было самое оживленное место в Грозном. Именно здесь взорвалась в октябре 1999-го унесшая сотни жизней ракета. Сейчас рынка здесь нет, есть только сеть узловых автобусных остановок.
Сажусь в рейсовый автобус, еду в сторону Минутки, из окна автобуса — все тот же вид: новые дома, но очень уж малолюдно.
Кварталы с частными домами тоже отстроились. Редко попадается разрушенный дом — а ведь пять лет назад они только из разрушенных домов и состояли. Заходишь в дома — кругом следы ремонта. Правда, люди жалуются, что все делали сами, и на свои средства. А ведь им долго обещали, что отремонтируют все за государственный счет.
Женщины жалуются на безработицу, на мизерные зарплаты, из которых вычитают добрую часть в какой-то фонд. Жалуются на невыплату компенсаций, на низкий уровень медицины На то, что не найдены пропавшие без вести. Что парней по-прежнему забирают и жестоко пытают.
Одна женщина рассказывает о племяннике, которого совсем недавно арестовали. Правда, через трое суток выпустили, но избитого так, что он был едва жив. Я советую обратиться в комитет против пыток. Она знает о комитете, но родители парня отказываются идти этим путем. Боятся. Да и вообще — разуверились здесь в правовых путях, верят только в неправые: выкуп, откуп, поиск родственных связей в структурах. Сильно ощущается глубокий страх перед властью.
На фоне всего этого не столь серьезной кажется другая жалоба, которую слышу практически в каждой семье: девочек в школе заставляют носить косынки, а теперь и этого стало мало — в платки заставляют кутаться. Причем сетуют на это женщины, которые исключительно по своей воле всю жизнь носили платки и вовсе не хотят их снимать, но не понимают они, зачем платки на уроках первоклассницам.
Спрашиваю у девочки:
— Тебе нравится в школе ходить в платочке?
— Нет, не нравится. (Морщится.)
— А какой у тебя любимый предмет?
— Русский язык…
Трогательно. Ну ладно, хоть учатся дети…
Однако вечером получаю печальный шанс усомниться в незыблемости и этого права чеченских детей, когда прохожу мимо общежития в Старопромысловском районе. Мне говорили уже, что людей из бывших пунктов временного размещения, так называемых пэвээров (ПВР), именно сейчас почему-то выселяют. Но тут я вижу своими глазами: на улице гора вещей, прикрытых фанерой, хозяин выставленных вещей греется в холле общежития: ему некуда их перевозить.
И ведь действительно: семьи здесь обжились, обросли домашним скарбом, детей завели — куда им со всем этим зимой? Их ведь как поселили сюда — так и забыли, никакого жилья, никаких компенсаций не выдали. Так и живут они здесь — нищие и бездомные.
Я иду в комнату администрации. Спрашиваю, почему людей выселяют на улицу зимой.
— Приказ начальника! — твердым и уверенный голосом говорит мне женщина плотного телосложения по имени Малика, комендант общежития.
— Какого начальника? — недоумеваю я: начальника над общежитиями в Грозном, начальника района, мэра города…
Малика смотрит многозначительно и внимательно.
— У нас здесь один начальник!
— Да кто же может против всех законов заставить вас выселять семьи зимой?
Малика смотрит еще более многозначительно.
— Разве вы не знаете кто?
И таким тоном, что холодок по коже.
Я уже слышала здесь этот вопрос и этот тон в ответ на него.
Конечно же никаких письменных распоряжений у Малики нет. Все — на устных приказах, на страхе перед вооруженными людьми. Пришли и сказали: выселить. Она и выселяет.
Список на выселение семей лежит на столе, целых два листа.
Выселяют не всех, поясняет мне Малика, а только тех, кто прописан в сельской местности. Но ведь они-то и есть самые обездоленные.
Ведь общежитие это — один из тех пунктов временного размещения, которые в спешном порядке отстраивались в разрушенном городе для переселения беженцев из Ингушетии. Они жили в палаточных городках, в холодных цехах закрывшихся фабрик, на заброшенных фермах. Как их агитировали тогда вернуться в Чечню: и общежития для них готовы, и компенсации за утраченное жилье будут — только возвращайтесь! Позже палаточные городки были ликвидированы. А людей, в основном беднейшие семьи, оставшиеся в войну без жилья, заселили в пэвээры. Без прописки. Прописка у людей оставалась прежняя: в тех разбомбленных домах, которых давно нет. И условия в общежитии оставляют желать лучшего: две крохотные смежные комнатушки на всю семью, действительно пригодные только для временного проживания. Но люди живут, потому что им больше негде жить, они не получили компенсаций за разрушенное жилье, у них нет денег, чтобы построить хоть какой-нибудь новый домишко.
У Асет многодетная семья, сама она из села Тевзени, бежала в свое время от жестоких бомбежек. В 2004 году ее с детьми выселили из палаточного городка «Сацита» и дали место в этом общежитии. С тех пор ее семья ютится здесь. И вот вчера совсем неожиданно, без всяких предупреждений пришли вооруженные люди, два милиционера и двое военных, и потребовали выселиться до середины следующего дня. С угрозами заставили написать расписку о добровольном выселении. «Куда мне с детьми сейчас идти? Хоть бы доучиться до весны дали…»
Женщина из села Чечен-Аул с редким именем Берлант в начале войны бежала с мужем и детьми от бомбежек, жила в палатке в лагере «Спутник». Когда лагерь расформировали, семья скиталась по пунктам компактного проживания беженцев в Ингушетии, а в 2008 году нашла пристанище в этом общежитии. Дети подросли за войну, младшей сейчас 10 лет, старший сын — инвалид, у самой Берлант — тоже инвалидность 3-й группы. 17 января к ним пришли вооруженные люди, потребовали выселиться до середины следующего дня, под давлением заставили написать расписку о добровольном выселении. «Куда нам идти?» — также сокрушается Берлант.
И таких много.
Яхита переживает выселение уже не в первый раз. В 2003 году ее с младенцем выселили из палаточного лагеря «Барт», в 2007-м — из Грозненского ПВР Кольцово. Но тогда хоть место в этом общежитии предоставили. Сейчас ее с 7-летней дочерью выселяют в никуда. Схема одна — убраться до 12 часов следующего дня.
Я ухожу из общежития в подавленном состоянии, без надежды хоть как-то помочь этим людям. Вдруг замечаю, что на землю ложится легкий снежок — первый этой зимой в Грозном. Такой долгожданный. Но как же выселенные из общежития люди под этим снегом?..
На следующее утро, 18 января, снег продолжает падать, вчерашний унылый пейзаж сменяется белоснежным зимним. Иду на остановку — мне уже ехать в аэропорт. По пути прохожу мимо общежития. У крыльца — газель с распахнутыми створками, в нее грузят пожитки: детская колыбелька, детская колясочка.
А вечером город снова зажжет яркие огни. И с экрана телевизора снова зазвучат слова о бурном строительстве, счастье и процветании этого многострадального края…
