В годы моей студенческой юности аудитории почти каждого престижного вуза были украшены присутствием уроженцев славных солнечных республик. Чему немало способствовала квота приема, благодаря которой в этих благословенных краях формировалась своя, местная интеллигенция. Хотя кому же не было известно, что помимо официальных преимуществ обаятельные южане использовали и другие, менее официальные. Это было в порядке вещей. Воспринималось как дань национальным особенностям. Ну, вот как в Советской армии, например, новобранцам из этих республик не возбранялось отпускать усы.
Как правило, в институтской среде эти дети юга становились всеобщими любимцами при том, что особым усердием в учебе зачастую не отличались. Зато быстро осваивались в столице, покоряли и светскую Москву, и полусветскую, заводили верных друзей в Москве театральной, ресторанной, торговой и, чего греха таить, слегка сомнительной. Ну, хотя бы по части спекуляций и торговли сертификатами.
Года за полтора до защиты диплома легкомысленные южане, не оставляя пленительных плейбойских замашек, что называется, брались за ум. Как в плане успеваемости, так и в смысле обеспечения будущей карьеры. Вступали в партию. В нонконформистской полубогемной среде, где своих за такую предусмотрительность слегка презирали, к посланцам юга особых претензий в этом смысле не возникало. Им даже служба в известном влиятельном ведомстве вольнодумствующими приятелями не ставилась в укор.
Почему я об этом вспомнил? А потому, что встретил недавно старого приятеля, некогда блиставшего на московском молодежном небосклоне. Бывший однокурсник давно уже живет и процветает в Европе. Разговор, однако, во время вечера встречи зашел не о прелестях европейской жизни, а о тех бедах и неприятностях, которые к всеобщей досаде осложняют отношения между нашими, как принято было считать, некогда братскими и духовно близкими народами. Вот тут-то давний приятель, искуснейший тамада и тонкий житейский дипломат, удивил товарищей вовсе не застольным прямодушием: «О каком братстве вы говорите, слушай! О какой дружбе! Не было их никогда! Так, некоторые симпатии диссидентствующей интеллигенции!» Старые друзья опешили. Не то чтобы они так уж свято верили былым лозунгам и клятвам и уж тем более традиционно высокопарным речам с бокалом в руках во время всякого рода праздничных дней, недель, декад, фестивалей и юбилеев. Но все-таки стереотип в высшей степени приязненных отношений, слегка подправленных дружеской иронией, владел их умами.
Однако, с другой стороны, как же не верить корректному нынешнему европейцу, который всем этим тостам, здравицам, пожеланиям и клятвам знал истинную цену. И, без сомнения, понимал, какой после великолепного спича на русском языке произносился для своих a part на языке родном. Полагаю, многие из бывших советских граждан испытывают подобное мучительное душевное смятение.
Я, конечно, не политик. Литератор старой школы, я все на свете проблемы, включая политические и экономические, простодушно рассматриваю под углом чисто человеческих отношений, симпатий и антипатий. И я вполне понимаю заносчивую щепетильность недавно возникших государств. Точнее, их молодых лидеров, из вчерашних выпускников советских вузов выбившихся в национальную элиту. Сознаю, как они вырастают в собственных глазах, когда в мировых столицах перед ними расстилают державную ковровую дорожку. Как хочется им поверить, что скромный взнос их народа в мировую сокровищницу культуры действительно ничем не уступает тем вкладам, какие отмечены именами планетарно известных живописцев, философов и поэтов. («Как любит памятники маленький народ!» — заметил некогда Александр Кушнер, и любовь эта поистине трогательна.) Не вызывает возражений и желание постоянно присутствовать на международной арене, напоминать о своем существовании, заводить новые контакты, заключать новые союзы, учить новые языки.
Сомнительным представляется лишь одно: почему ради нынешних очарований надо пренебрегать старой дружбой, воротить нос от добрых знакомых, а в сущности — стесняться собственного прошлого, поспешно забывая те песни и стихи, которые когда-то кружили тебе голову, а заодно и язык, на котором они написаны? Разве нельзя было просто по-человечески, даже увлекшись соблазнительными перспективами, не обрывать вековых нитей взаимодействия и взаимопонимания?
Можно подумать, что не было в жизни этих новых вождей ни праздников, ни студенческих капустников и КВН, не существовало ни московских вечерних катков, ни питерских белых ночей, ни уюта библиотек, ни счастливой толкотни возле подъездов «Современника» и «Таганки», ни блаженных попоек, ни счастливых свиданий, ни дипломов, ни диссертаций. Одна сплошная «немытая Россия» окружала их, от родства и связей с которой, от общей истории и судьбы, от совместных с нею радостей и бед они теперь брезгливо открещиваются с неистовым рвением новообращенных атлантистов. Упуская из виду, что в пресловутой «немытости» есть немалая доля и их собственного участия.
Вспомните, почти каждый вознесенный очнувшимся народным самолюбием лидер начинал свою недолгую карьеру с неистового обличения всего русского, которое, оказывается, безжалостно гнобило самые святые движения его светлой национальной и личной души. Пусть демократическое сообщество укроет своими добрыми ладонями трепетный росток юной свободы от тлетворного дыхания северного соседа! Отдает явным раболепством, однако проснувшаяся гордость от этого не страдает. «Лучше быть колонией богача, чем соседом перекатной голи» — примерно в этих словах мой бывший соученик в сердцах, но совершенно недвусмысленно сформулировал философию юных многообещающих демократий. А то возникали сомнения: в чью честь выгоднее произносить цветистые тосты? Ради кого дальновиднее закатывать потешные исторические баталии с пищалями и фузеями?
Впрочем, что я так привязался к новообразованной аристократии новосуверенных стран, вылупившейся из былой советской номенклатуры? Будто бы молодая отечественная элита, политическая, финансовая, культурная, тою же номенклатурой порожденная, бесконечно что-то празднующая, беспрестанно вопиющая о нарушении ее прав, отличается большой приверженностью к родной земле и неутолимой болью за ее народ?! Или хотя бы особой деликатностью в отзывах о них.
Увы, все чаще убеждаюсь в справедливости старой, не Бог весть какой своей догадки: высокие слова о свободе и демократии, о выстраданной независимости и национальной культуре нередко всего лишь облагораживают заурядное желание хорошо жить. Что при тоталитаризме, что при демократии. Хоть на Рублевке, хоть в лондонском районе Бельгравиа.
Что же касается менее высокородных граждан суверенных государств из числа наших бывших соотечественников, то они, перебравшись в Европу, обитают в районах, наиболее соответствующих их занятиям — дворников, официантов и кухонных мужиков. Опознав в вас бывшего «угнетателя» и «гонителя», они неизменно подходят к вам с улыбкой ностальгического привета: «Как жили, слушай!»
ОПРОС: Стоило ли сохранить СССР?
