В 2006 году подумывало о том, чтобы уехать из страны, в два раза больше людей, чем за три года до этого. И это не самые бедные, как в былые времена, а вертикально мобильные. Почему? Нет, с работой особенных проблем нет. Есть проблемы с улучшением жилищных условий. Особенно в близком будущем из-за подрастающих детей — и у них, и у родителей. Некоторые говорят, что недовольны бесконтрольной иммиграцией — в стране теперь слишком много чужих.
И как говорит эксперт, толкующий ответы собеседников, «когда одна партия у власти так долго, люди теряют перспективу». И эксперт подчёркивает, что эмигранты часто объясняют своё намерение, ссылаясь на эмоциональное состояние: «хотим вздохнуть свободно», «хотим снять стресс».
Н-да, скажет, вероятно, читатель, бедная Россия. Но осторожно. Это не Россия. Это Великобритания. Источник — Financial Times (January 4, 2008, Emma Jacobs). Храню у себя в компьютере уже три года, знал, что пригодится. Я только слегка подретушировал эти британские данные, чтобы не выдать сразу «покупку», которую считаю важной для рассуждений об эмиграционном томлении россиян. Я не указал абсолютные цифры: для любопытных могу теперь добавить, что эмигрировать планируют 13 британцев на 1000 жителей, что превышает естественный прирост населения. Или уточню теперь, что жилищные проблемы британцев связаны главным образом с непомерно вздутым рынком недвижимости; на континенте в столичных городах жилище раза в два дешевле. Ну а вообще — voilà, судите сами.
Так вот, в 2006 году из Британии уехало 207 тыс. человек, из них 70 тысяч в другие страны Евросоюза. Сейчас за границей постоянно живёт 5,5 млн британцев, почти 10% населения. Французов в других странах живёт 1,2 млн, тоже 1,2 млн американцев. Они свою эмиграцию наверняка объясняют так же. Их значительно меньше, но это отчасти можно объяснить тем, что среди британских «экспатриотов» много пенсионеров, поселившихся на юге (во Франции и Испании), и таких, кто продолжает по инерции тянуться в другие англоязычные страны, нередко уже имея там родственников с прошлой эпохи.
Эмиграция из России сейчас ещё, вероятно, сохраняет черты старой эмиграции из Европы и нынешней эмиграции из третьего мира. Лондон и Берлин, например, переполнены русскими, как, впрочем, и польскими, украинскими и балтийскими, строительными рабочими, сборщиками мусора, квартирными уборщицами и отельной обслугой. Но тут нет ничего особенного. Это вполне укладывается в общую картину глобальных массовых миграций, которые растут и растут: в 1991 году мигрировало 155 млн человек, в 2005 году — 190 млн, и это только международные миграции.
Попадает Россия и в глобальный поток, именуемый обычно «утечкой мозгов», или, лучше сказать, «перекачкой мозгов», в направлении самого ёмкого и очень концентрированного рынка рабочей силы высшей научно-технической квалификации, то есть прежде всего в США, единственную сейчас одновременно большую и богатую страну мира. Но тут тоже нет ничего особенно таинственного. Такого рода «мозги» сейчас теряют все, и все принимают меры, чтобы этот поток как-то сбалансировать. Хотя на самом деле в условиях глобализации в этом, может быть, и нет особого смысла. В конце концов, весь мир заинтересован в том, чтобы его глобальный умственный капитал работал как можно более эффективно, а это до сих пор неизбежно требовало высокой территориальной концентрации мозгового ресурса. Пресечь этот тренд может Сеть, будь она неладна и благословенна, но это не наверняка и есть достаточно оснований думать, что и Сеть тут бессильна.
Эти две категории миграции привычны и без труда рационализируются. Причём интересно, что сами мигранты и внешние наблюдатели объясняют их совершенно одинаково. В самом деле, десятки миллионов людей перемещаются потому, что у них, собственно, нет выбора. Им не о чем особенно думать перед тем, как они принимают решение.
Теперь, однако, миграционный ажиотаж определённо охватывает средние слои. При ближайшем рассмотрении оказывается, что для многих индивидов этой категории ситуация тоже близка к безальтернативной. Всё более детальное разделение труда, постоянные перемены на локальных рынках рабочей силы и нарастающая мультипликация субкультур приводят к тому, что любому индивиду становится всё труднее найти себе применение на одном и том же месте от колыбели до гроба. И всё большему числу людей для продолжения активной биографии приходится перемещаться всё чаще, покрывая при этом всё большие расстояния и пересекая межгосударственные границы (если нет проблемы с языком). Эта часть мигрантов из средних слоёв, в сущности, ничем не отличается от самых бедных и самых одарённых.
Но рядом с такими мигрантами обнаруживаются и такие, у кого на самом деле есть выбор, и этот выбор сделать трудно, поскольку простые экономические калькуляции дают разные результаты, и даже когда эти результаты однозначны, разница между вариантами оказывается маргинальной и недостаточной для устранения сомнений: уезжать или оставаться?
В этих случаях индивид в конечном счёте принимает решение под воздействием каких-то нормативов, внушаемых ему атмосферой, в которой он живёт. Часто под влиянием этой атмосферы он принимает вполне инстинктивное решение, которое затем пытается рационализировать, то есть оправдать. Или фальсифицируя чисто экономические калькуляции. Или придумывая неэкономические основания для своего решения оставаться или уезжать.
Решив остаться, он заглушает свои сомнения ссылками на патриотизм. Для решения уехать нужны более изощрённые оправдания. Активный агент (лидер) этой установки — эмоционально разбалансированный отчуждённый индивид, недовольный доступными ему социальными ролями и, стало быть, статусом у себя дома. Уже его мотивация эмигрировать вполне субъективна и может быть совершенно непонятна постороннему — будь то сосед-обыватель или дежурный по теме социолог. «С жиру бесится», — говорят обычно они.
Если число таких индивидов достигает некоторой критической массы, а их культурный авторитет высок, то они могут заразить своими настроениями весьма обширный контингент туземцев. И тогда главным фактором эмиграции становится соответствующая мифология.
Есть страны или районы в странах и есть социальные группы (слои), где сильна чисто культурная установка на эмиграцию. В России мифология, ориентирующая индивида на эмиграцию, вот уже более полувека весьма разработана и широко циркулирует. Она влиятельна по меньшей мере в том смысле, что проблема «ехать/не ехать» обременяет сознание массы индивидов наподобие сексуальной озабоченности подростков. Этому есть много объяснений.
У российского общества долгая традиция борьбы с горизонтальной подвижностью населения. Достаточно вспомнить крепостное право. И вообще отношение государства к подданным как к своему имуществу. Даже высшие слои общества при старом режиме стали выездными только во второй половине XIX века. Советская власть ненавидела сам образ бродяги и признавала только такие миграции внутри страны, которые сама организовывала, то есть принудительные или добровольно-принудительные. Вспомним пресловутую систему «ограниченной прописки». Отчасти эта политика была вынужденной. Обобществив жилой фонд, власть сама загнала себя в ловушку. Остановимся, однако, тут можно рассказывать до посинения.
Для нас важно, что в российских и особенно в советских условиях, при отсутствии других каналов вертикальной мобильности и крайней затруднённости простого переезда с места на место, простая горизонтальная мобильность стала привилегией и статусным элементом. Отсюда по примитивной импликации эмигрант имеет более высокий статус по сравнению с тем, кто остаётся. Это представление у остающихся поддерживают эмигранты, пользующиеся любой возможностью напомнить оставшемуся, что он «совок», «раб», «ничтожество» и прочее в этом роде.
Эта мифология вообще не имеет под собой никаких оснований и есть чистый пережиток времён крепостничества, невыезжанства и прописочных лимитов.
Другая мифология связана с сильной моралистической политизацией проблемы «ехать/не ехать». Субъективное ощущение индивида, что он остался за бортом системы, не востребован и не оценён, переосмысляется как обвинение в адрес общества. Первое, что приходит в голову неадекватно устроенному человеку, — это то, что виновато в этом общество, а не он сам. Далее быстро делается вывод, что это общество неисправимо. Отсюда следует, что эта страна недостойна того, чтобы я в ней жил. Ну и дальше — чёрт меня дёрнул с моим умом и талантом родиться в России; карету мне, карету; в Москву, в Москву (то есть теперь в Нью-Йорк, в Нью-Йорк) и тому подобное. Я знаю, о чём говорю. Я жил в этой атмосфере все 70-е годы.
Эта мифология, в отличие от первой, не беспочвенна. Люди, конечно, всегда себя переоценивают, но это нормально. А претензии к российскому обществу были и остаются. У него скверная архитектура. Вертикальная мобильность в нём затруднена. И горизонтальная тоже. И, что ещё хуже, неблагоприятна атмосфера для социального творчества масс, то есть для их способности вырабатывать иные компенсаторные функции мифа, кроме тех, на которые мы только что показали пальцем. Так что, разумеется, миф о плохом обществе почти всегда использует в качестве ресурса реальные стороны действительности.
Эти две проэмигрантские мифологии не есть исключительная монополия России и, конечно, всех стран постсоветского пространства. Они вполне характерны для Латинской Америки и Средиземноморья. Они заметны и в Израиле, куда они, может быть, были импортированы из России, а может быть, и нет. Как мы видели, в Британии они тоже просматриваются. Они весьма характерны для предпринимательски ориентированного слоя во Франции. Они зафиксированы даже в США, хотя там, вероятно, наоборот, они характерны для сугубо интеллигентского еврофильского слоя. Кажется, меньше всего они заметны в странах немецкого языка и в Скандинавии, но это надо проверять.
Разница между Россией и остальным миром в этом смысле прежде всего количественная. Но не следует забывать, что количество переходит в качество. И в России, как можно думать, перешло. Миф об эмиграции как о естественном продолжении биографии для каждого, кто себя ценит, в самосознании (самоопределительном нарративе) российских средних слоёв, похоже, более системно укоренён, чем где бы то ни было. Так мне кажется на основании собственного жизненного опыта, разговоров со многими русскими и, к сожалению, всего лишь с одним чилийцем, одним гватемальцем, одним иракцем (уезжавшим из Ирака в начале 80-х), парой поляков и дюжиной англичан и израильтян.
Чтобы проверить это интуитивное впечатление, нужно намного лучше знать другие и особенно похожие культуры. Мне неизвестны сравнительные исследования на эту тему. Но думаю, они скоро появятся. Глобализация в числе прочего порождает конкуренцию между государствами за население на фоне возрастающей глобальной мобильности населения. Миграционная политика будет всё больше усложняться и становиться всё более рискованной.
