Егор Гайдар. Имя это — символ экономических реформ 90-х, которые заложили основы новой России — той страны, в которой мы сейчас живем. Эти реформы сделали возможным достижения 00-х. Незавершенность реформ, в том числе и в политической сфере, является причиной наших современных проблем. Невозможно быть патриотом России — подчеркнем, не Советского Союза — и не чтить сейчас память Егора Гайдара. Это все равно, что отрицать собственных «отцов основателей». Как бы мы ни относились к личности Егора Тимуровича Гайдара, сколько бы ни говорили о том, что тогда можно и нужно было сделать все по-другому, реформаторы определили облик современной России — и оставили нам множество нерешенных проблем.
Сейчас много говорится о пересмотре сложившихся за последние годы стереотипов в восприятии 90-х. Парадоксальным итогом подходящих к концу 00-х, которые во многом выстраивались на дискурсивном противопоставлении хаосу периода реформ, стало то, что клеймить 90-е стало, по крайней мере, немодно как среди интеллектуалов, так и управленцев. И, как кажется, негативное отношение к 90-м находит все меньше отклика и понимания среди населения.
Но российская политика до сих пор определяется 90-ми. Нам все время приходится выстраивать к ним отношение — к краху СССР и к шоковой терапии Егора Гайдара. Безусловно, чтобы вынести исторический и политический вердикт 90-м, предстоит еще проделать большую работу. Однако главное ощущение от 90-х — это их незавершенность. В 90-е был начат большой проект, который оказался незаконченным. И его незаконченность позволяет говорить о настоящей России, как о стране, перед которой стоит дилемма — либо модернизация, либо безнадежное отставание, которое рано или поздно закончится полным коллапсом. Главная идеологема нынешней власти — модернизация — есть не что иное, как попытка завершить начатое в 90-е.
Главные уроки для нынешней власти из опыта реформаторов 90-х являются политическими.
Урок первый: чтобы довести реформы до конца, нельзя проигрывать политическую борьбу. Егор Гайдар должен был бы стать интеллектуальным и политическим лидером движения реформаторов. Первое совершилось, второго так и не произошло, в том числе потому, что никакого движения реформаторов так и не возникло. Реформаторы так и не стали мощной политической силой, не создали своей успешной партии и устойчивой демократической коалиции. Напротив, они с легкостью сдали политическую арену оппонентам, которые заявили, что либеральный проект в России невозможен. Реформаторы отдали политику на откуп бюрократам и олигархам. Став политической силой, они поставили крест на либеральном проекте. В результате «либералы» и «реформы» стали ругательством. И то, как просто сдались реформаторы, до сих пор вызывает множество вопросов.
Печать этого политического поражения российская политика несет до сих пор. Когда президент России говорит про модернизацию, то главная проблема, с которой он сталкивается, заключается не столько в необходимости употребления эвфемизмов для реформ, не в поиске подходящего языка для того, что объяснить населению, что перемены, то есть, в конечном счете, реформы, жизненно необходимы. Проблема — в поиске политических сил, которые могли бы поддержать модернизационные инициативы власти. Выясняется, что таких сил просто не существует, и президент обречен искать единомышленников. В России нет большинства за модернизацию, за реформы. Отсюда возникают концепции модернизационного авангарда, креативного класса и т.д., который должен обеспечить поддержку переменам. Отсутствие мощной реформистской партии — главная проблема власти, которая решилась на перемены. И проблема эта уходит в политическое поражение реформаторов 90-х.
Урок второй: политическая ответственность за реформы неизбежна, и свалить провал реформ ни на кого не удастся. Причина краха перестройки заключалась в том, что советское руководство хотело обойтись без фундаментальных экономических реформ и отделаться только политическими преобразованиями. Горбачев полагал, что «потепления» в политике будет достаточно и что социализм таким образом можно будет спасти. Идея перехода к рыночной экономике, то есть к отказу от регулирования цен, постоянно откладывалась на будущее. Горбачев проиграл. Теперь его обвиняют не за то, что он не сделал (переход к рыночной экономики), а за то, что он сделал (начало демократизации). Советский социализм был безнадежен. Демократизация страны была невозможна без перехода к рыночной экономике. Реформы Гайдара начались в том момент, когда время для постепенных преобразований было безнадежно упущено. Командное управление ценами и инфляционистская политика СССР поставили страну на грань краха. Гайдар сделал то, что было фактически неизбежно. Те, кто обвиняют его в шоковой терапии сейчас, в ситуации России начала 1992 года сделали бы то же самое, либо обрекли бы страну на грань голода и полной социальной катастрофы. Фактически правительству Гайдара пришлось взять на себя ответственность за то, что не сделало последнее советское руководство. И сейчас власти придется брать ответственность не только за то, что предстоит сделать, но и за то, что не было сделано в 00-е и не завершено в 90-е.
Сейчас перед страной вновь стоит вопрос — вопрос, который восходит во многом к наследию гайдаровской команды: какого соотношение модернизации и политической либерализации? Как возможен успех первой без второго, и возможен ли вообще? Президент России Дмитрий Медведев уверен, что авторитарной модернизации не получится. А следовательно, баланс между экономическими и институциональными преобразованиями, реформой государства и политической либерализацией предстоит найти. И чем быстрее, тем лучше. В противном случае нас ждет очередной политический провал.
