Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди», мы поговорили с криминологом, доктором юридических наук, советником Председателя Конституционного суда РФ, генерал-майором милиции в отставке Владимиром Семеновичем Овчинским. Беседовала Любовь Борусяк.
Любовь Борусяк: Сегодня мы приехали в гости к Владимиру Семеновичу Овчинскому, известному криминологу, доктору юридических наук, потомственному доктору юридических наук. Сейчас он работает советником председателя Конституционного суда, и, кроме того, в комиссии Государственной думы по противодействию коррупции. Владимир Семенович — автор большого количества монографий, человек, который в конце 90-х годов был председателем Российского бюро Интерпола. Кроме того, он работал в бизнесе. В общем, у него необычайно интересная биография.
Владимир Семенович, наверное, интерес к криминологии возник у вас не просто так? От отца?
Владимир Овчинский: Да. Отец занимался криминологией и оперативно-разыскной деятельностью, и я вслед за ним занимался криминологией и оперативно-разыскной деятельностью. У меня есть брат — профессор, доктор технических наук. Он закончил Бауманский институт, перед этим с отличием закончил хорошо всем известную 2-ю московскую математическую школу. Брат был хорошим учеником, я — плохим: в разные годы жизни меня из трех школ выгоняли за хулиганство.
Л.Б.: А вы в Москве жили? Учились-то вы потом в Омске.
В.О: Да, в Москве. Я плохо учился, и у меня был такой низкий балл, что в московский вуз поступить было сложно. А в это время единственное высшее учебное заведение МВД было в городе Омске — это известная Омская высшая школа милиции. Я поехал туда поступать, поступил и окончил ее с красным дипломом.
Л.Б.: А вы хотели поступать обязательно в юридический вуз?
В.О: Да, я был ориентирован на специальность отца. Отец все время был практическим работником. Он провоевал всю войну. Начинал отец в июле 41-го года под Лугой курсантом-артиллеристом. Отец — один из немногих молодых лейтенантов, которые тогда остались в живых. Потом всех, кто выжил и мог что-то делать, направили в Забайкалье формировать новое пополнение. Формируя в Забайкалье резерв, он одновременно писал рапорты, чтобы его отправили на фронт. И наконец, его отправили в 1943-м году. У него был чистый немецкий язык, потому что соседка, которая дружила с его мамой, моей бабушкой, была немка. У папы был чистый берлинский акцент, и его направили в военно-техническую разведку Второго Украинского фронта. Отец был участником штурма Берлина, участвовал в освобождении Праги. Потом он был в охране Сталина на Потсдамской конференции. Он работал на фильтрации эсэсовцев, когда возвращали из наших лагерей тельмановских антифашистов, для того чтобы сформировать администрацию Восточной Германии.
А потом он поступил в военно-юридическую академию и был направлен старшим следователем в Одесский военный округ. Попал он на зачистку Украины от бандеровцев. Я родился 23 февраля 1955 года — в этот день как раз ликвидировали последнюю бандеровскую банду на Украине. Папа был в оцеплении, пулеметчик-бандеровец выстрелил, но, к счастью, перед ним был камень. Сплющенная пуля попала отцу между глаз, он ее взял и положил в карман. Когда он пришел домой, то увидел, что на столе лежит телеграмма. Отец подумал, его с 23 февраля поздравляют. Утром он прочитал телеграмму и увидел слова: «У тебя родился сын». Вот так я появился на свет. Мама была еще в Москве тогда.
Л.Б.: То есть, он чудом спасся от смерти, да еще получил телеграмму о рождении сына. Для одного дня это, пожалуй, многовато.
В.О: Потом ему пришлось уволиться из органов прокуратуры. Он раскрыл преступления одного насильника. Это был офицер, разведчик, герой — весь в орденах. Но он сдвинулся немножко во время войны. Он нападал на женщин и насиловал их, причем делал это так же, как на войне брал языков: засовывал им два пальца в рот, и те теряли сознание. Там было несколько десятков изнасилований. Его никак не могли поймать — он же разведчик. Но мой папа тоже был разведчик, и он понял, что преступления совершает кто-то из бывших военных. Они провели нужную комбинацию, сделали ему подставу и взяли с поличным. Взять-то взяли, но поскольку он был герой войны, то он немножко посидел и его освободили под подписку о невыезде. Он сразу же обошел всех своих жертв и пообещал всех уничтожить, если они не скажут, что показания против него из них выбили физическим путем. Они дали показания, и папу за это уволили из органов прокуратуры.
Он уехал в Москву и устроился в милицию, на Ярославскую железную дорогу простым следователем. Помог ему друг, Александр Иванович Царев, — он с ним всю жизнь вместе был вместе. Отец работал заместителем начальника по оперативной работе на Ярославской железной дороге; там же он написал свою кандидатскую диссертацию. В это время создали Всесоюзный научно-исследовательский институт МВД, и ему предложили туда перейти. Он перешел и работал в этом институте, а потом и в Академии МВД.
Л.Б.: На преподавательской работе?
В.О: Нет, на научно-исследовательской. В последние годы — и это самая любимая его работа — он был профессором кафедры оперативно-розыскной деятельности Московской высшей школы милиции. Сейчас это Московский университет МВД.
А брат Бауманский институт закончил с отличием. Рано защитил кандидатскую диссертацию, потом совсем молодым защитил докторскую. Был он одним из виднейших специалистов в области создания композиционных материалов. Потом, после 91-го года, когда все стало распадаться, из Академии наук, где уже ничего не работало, я брата перевел в Институт по борьбе с организованной преступностью. А сейчас брат — начальник факультета информационных технологий Московского университета МВД и полковник милиции. Так получилось, что он тоже вернулся к нашей семейной профессии. Вот я уже не работаю, а он работает, хотя и старше меня на восемь лет.
Л.Б.: А вы поехали в Омск и начали там учиться?
В.О: Да. В семнадцать лет я поступил в Высшую школу милиции в Омске. И очень этому рад, потому что Омская высшая школа милиции — это лучший период моей жизни. Эту школу называют школой генералов. Сейчас у нас в стране больше 50-ти высших учебных заведений МВД. А был период, когда большинство всех руководителей главных управлений центрального аппарата МВД и 60% всех министров внутренних дел, начальников УВД всех субъектов Российской Федерации были выпускниками омской школы. Эта школа дала стране около 130-ти генералов и, примерно, 60 докторов наук.
Л.Б.: Вам отец посоветовал туда поступать? Он, наверное, знал, что это была очень хорошая школа.
В.О: Она была единственной, куда брали после десятилетки — в остальные школы брали только после армии. У нас тоже были ребята после армии, но их было 30%, а 70% — после десятилетки. Там не было никакой дедовщины, это была одна семья. Мы до сих пор дружим между собой, хотя там учились ребята из разных республик Советского Союза. И когда какие-то юбилеи в Омске проходят, все туда съезжаются.
Л.Б.: И вы туда ездите?
В.О: Да, постоянно езжу.
Л.Б.: А на каком факультете вы учились?
В.О: У нас была Высшая школа уголовного розыска. Это была такая целевая школа. Я после окончания проходил стажировку в МУРе, в отделении борьбы с преступлениями против иностранцев. И когда я вернулся, мне предложили пойти на работу в штаб ГУВД Московской области. Я согласился, пошел туда работать и дошел до должности руководителя отдела организационно-инспекторского штаба ГУВД Московской области. Это отдел занимается проверкой деятельности самих подразделений, организацией их работы и еще у него есть функции, которые сейчас служба собственной безопасности выполняет в какой-то мере. Тогда такой еще не было. Я никогда не учился в аспирантуре, я просто оформился соискателем. Работая в ГУВД, я защитил диссертацию, и мне в 1986-м году предложили перейти на работу во НИИ МВД СССР, туда, где раньше работал отец. Он в этот момент работал уже в Академии. Мне предложили занять должность начальника отдела по борьбе с преступностью несовершеннолетних и молодежи.
Л.Б.: Вы тогда очень много писали про люберов, про молодежные движения, которые тогда то ли появились, то ли просто о них стали писать.
В.О: Нет, они именно тогда появились. Раньше были просто уличные банды, а тогда появились оформленные, и пошел такой странный процесс трансформации. Начались конфликты между люберами и другими подмосковными группами. Были казанские «бригады-моталки», которые ехали в Москву, были местные московские группы: металлисты, хиппи, рокеры. Все их условно делили на прозападные и пророссийские ура-патриотические группы. Мы стали разбираться с этим.
Л.Б.: А с чем вы хотели разобраться, и какая у вас была задача.
В.О: Пошли травмы, побои, изнасилования, стали возникать разные конфликты, постоянные драки. Вот как сейчас происходят конфликты на межнациональной основе, тогда были конфликты между различными неформальными группами. А итог был один: люди получали травмы или погибали. Погибало не очень много людей, но было много разных чрезвычайных происшествий, много было массовых драк. Для того чтобы разобраться с этим, был организован специальный штаб по всему московскому региону. Возглавил его Иван Федорович Шилов, начальник УВД Московской области. Я с ним работал когда-то. Мы приступили к разработке операции. Составили список всех, самых активных человек 300 было.
Л.Б.: Не так уж и мало.
В.О: Это было активное ядро.
Л.Б.: Вокруг этого ядра многие концентрировались, наверное?
В.О: Да. Мы разработали анкету, привлекли комсомольский актив: Люберецкий горком, обком комсомола и оперативный состав Московской области. В ходе операции за каждым из люберов закрепили людей, которые должны были проверять их деятельность. Это чисто профилактическая работа — так и в других странах действуют. Я провел инструктаж в зале на Колпачном переулке. Это бывшее здание обкома комсомола, там потом Ходорковский сидел. И вот в полном зале я провел инструктаж, рассказал о молодежных неформальных движениях, о том, какие результаты мы получили во время проверки разных инцидентов. Там был один из секретарей Люберецкого горкома комсомола. Он встал и говорит:
— А вы что, считаете, что люберы существуют?
Я сказал:
— А для чего мы собрались, как вы думаете? Мы — штаб для решения этих проблем. Этот штаб организован решением МВД и обкома комсомола.
Он говорит: Ну, ну…
Я думаю, что это за странный человек. И было это — я как сейчас помню — 12 мая 1987-го года. Эта встреча была в пятницу, а в понедельник я выхожу на работу, и меня вызывает начальник ВНИИ. Он меня спрашивает:
— Ты где был 12 мая?
Я отвечаю:
— Инструктаж проводил.
А он говорит:
— Читай.
И дает мне бумагу. Сначала я посмотрел, кому она адресована: кандидату в члены Политбюро, первому секретарю МГК партии товарищу Ельцину. Подпись: начальник УКГБ Московской области генерал-лейтенант, депутат Верховного Совета Челноков.
Текст, примерно, такой: «12 мая 1987-го года в здании МК ВЛКСМ было организовано совещание, на котором присутствовало столько-то народу. На этом совещании ответственный сотрудник МВД, Овчинский Владимир Семенович, раздал анкету, в которой попросил провести такую-то работу. Изучение всей анкеты показывает, что вопросы в ней провокационные, и они будут способствовать организации массовых беспорядков в Москве и в Московской области».
Л.Б.: Интересно, какие же вопросы там были?
В.О: Вопросы, например, были такие: «чем ты занимаешься?», «что ты любишь?», «с какими группами ты конфликтуешь?», «почему конфликтуешь?» — обычные социологические вопросы.
Л.Б.: Но вы, наверное, без участия социологов ее разрабатывали?
В.О: Да, сами. Я был уже кандидатом наук, и потом, у нас достаточно компетентные люди работали. У меня целый отдел был, а там работали и кандидаты, и доктора наук.
Письмо генерал-лейтенанта Челнокова заканчивалось словами: «Считаю такие действия недопустимыми». И вот на этой самой бумаге стоит резолюция Ельцина: «Такие действия противоречат линии, проводимой партией. Передать в первичную партийную организацию и решить вопрос по существу». В переводе на русский язык это значит: передать в первичную партийную организацию и исключить из партии.
Создается партийная комиссия. Она опрашивает всех, кто находился в зале, — материалов было несколько томов. Выводы комиссии: все правомерно, все, что было предпринято, необходимо и правильно. Выводы комиссии передаются в горком партии заведующему отделом Чернышеву. И тот, беседуя с секретарем парткома ВНИИ, говорит: «Вы линию партии не понимаете. Мы больше с вами не будем разговаривать». И передает материалы в партком МВД. Партком МВД назначает свою проверку. Меня посылают в командировку, и в мое отсутствие вскрывают сейф. А у меня там хранились характеристики разных неформальных движений. И лежала там одна анкета, причем на папке было написано: «Досье на общество «Память». «Память» — националистическая, профашистская организация». Анкета для служебного пользования. После моего возвращения собрали заседание парткома, на котором обсуждалась моя работа. Я вышел и говорю:
— Товарищи, зачем мы собрались? Меня ведь уже опрашивали.
Встает заместитель министра по кадрам:
— Нет, мы собрались не по поводу люберов. Вы подняли руку на патриотов России — на общество «Память».
А в этот момент Ельцин лидера «Памяти», Диму Васильева, пустил в Моссовет. Есть фотография на обложке «Московских новостей», где они в обнимку стоят. И вот замминистра держит в руках анкету и говорит:
— Вы патриотов России называете фашистами.
Знакомая ситуация, правда?
Л.Б.: Я помню, вы писали — и я читала об этом — что среди ваших люберов был Василий Якеменко, который потом стал там лидером.
В.О: Нет, не так все было. Я давал интервью Мише Шмелеву. Он спрашивал меня:
— Это случайно не Якеменко был секретарем горкома комсомола в тот момент?
Я говорю:
— Миша, Васе Якеменко в то время было 16 лет. Он был просто одним из люберов.
И вот на это все стали накручивать, что он в то время был лидером. Нет, тогда он был просто мальчишкой, который ходил в эти качалки, ездил куда-то вместе со всеми, и было ему всего 15-16 лет. Да в Люберцах тогда каждый второй был любером. Нет, это просто трансформация первоначального нашего разговора со Шмелевым. Это потом меня поразили записи в его электронном журнале по поводу избиения журналиста. Я подумал еще, что человек в ранге министра такие гадости не может писать. Я думал, что это какая-то провокация, что это ему кто-то это написал.
Л.Б.: Вряд ли.
В.О: Да, он сам. Ну, как такие люди могут работать в правительстве — это отдельный вопрос. Я и сейчас считаю, что это нарушение всех этических и моральных норм, запредельные какие-то вещи.
Л.Б.: У него много таких странных высказываний.
Владимир Семенович, а что дальше с «Памятью» у вас происходило ?
В.О: Мои действия квалифицировали как «идеологическую диверсию».
Л.Б.: Даже так?!
В.О: «Идеологическая диверсия» — именно такая формулировка была предложена. Встречали вы такое в советское время? А я могу гордиться: в 1987-м году мне объявили строгий выговор с занесением за «идеологическую диверсию». И передали это все опять в горком, а уже горком должен был отдать все это в МВД.
Л.Б.: Ну, просто 37-й год.
В.О: Да. И все это организовали товарищ Ельцин и его команда. Кстати, там уже был подготовлен приказ об увольнении меня из органов и решение парткома об исключении меня из партии. Тогда меня спас один человек. Нужно сказать, что я к этому моменту был секретарем партийной организации лаборатории уголовного розыска ВНИИ МВД, поскольку отдел несовершеннолетних относился именно к этой лаборатории. А на моем увольнении из партии обязательно должен был поставить визу начальник главного управления уголовного розыска. К моему большому стыду забыл его фамилию, но этот замечательный человек, когда ему принесли бумаги на подпись, попросил принести материалы партийного расследования. Ему их принесли, он их прочитал и сказал: «Это — 37-й год! Я ничего подписывать не буду». Это был боевой генерал, который прошел весь Афганистан, который работал заместителем руководителя знаменитой группы «Кобальт». Была такая совместная оперативно-розыскная группа МВД, КГБ и ГРУ. Эта группа была создана в Афганистане. И благодаря тому, что этот человек не завизировал бумаги, министр МВД Власов сказал:
— Вот сейчас я съезжу в Болгарию на подписание с ними договора, а потом мы решим и этот вопрос.
Он уехал. Мне позвонили ребята из МВД и сказали:
— У тебя есть пара дней. Если ты что-то сможешь за это время сделать, то делай.
И я пошел к работникам УКГБ по Москве и Московской области. Я пошел не к тем, то писал на меня донос в Пятое управление, я пошел к контрразведчикам, с которыми работал, когда был в ГУВД. Мы тогда вместе проверяли людей, подключали их возможности кагэбэшные и так далее. Я говорю им:
— Ребята, что же ваши коллеги делают?
Они:
— А давай, мы тебя к Челнокову проведем.
И провели меня к Челнокову. Вышел Челноков — такой типичный партийный работник, прилизанный, глаза такие стальные. Приемная у него была на Малой Лубянке, с ним два помощника там находились, два полковника. А я тогда майором был. Он вошел и пожал мне руку. Ну, думаю, уже хороший знак, когда «идеологическому диверсанту» руку пожимают. Сели мы с ним, и он спрашивает:
— Ну, какие у вас претензии к люберам?
Я отвечаю:
— Да они много чего плохого делают.
Он:
— Я понимаю, не все там гладко, но в принципе-то они ребята хорошие. Мне показывали материалы: у них в качалках портреты Дзержинского висят.
Я говорю:
— Товарищ генерал, можно я вам покажу кое-что.
Я открываю свой дипломат и показываю качалки, где портреты Гитлера висят. Адреса все указаны.
Л.Б.: А вы до этого не могли показать эти фотографии?
В.О: А кому? Они же знали об этом. Мы должны были операцию проводить, а Люберецкий горком комсомола и 5-е управление КГБ по Москве и области сорвали все это. Они же против меня все это затеяли.
Л.Б.: А на них не производили впечатления эти качалки, Гитлер и прочее? Зачем это им все надо было?
В.О: Я не могу сказать точно, но у меня сложилось такое впечатление, что они натравливали подмосковную молодежь на прозападные движения в Москве.
Л.Б.: То есть вы влезли в их операцию и начали срывать их планы?
В.О: Да, я со своими ментовскими делами стал на их дороге.
Л.Б.: То есть тут была такая сложная игра, а вы им помешали?
В.О: Да. У меня нет прямых доказательств, но картина складывалась именно такая.
Челноков говорит:
— С этим мы разберемся. Но сейчас-то там все в порядке мне докладывают?
Я отвечаю:
— Товарищ генерал, я перед тем, как к вам идти, заехал сегодня на Петровку и захватил с собой сегодняшнюю оперативную сводку. В ней значатся три грабежа и два изнасилования в Парке культуры имени Горького — все задержанные люберецкие. Он побелел, у него желваки так и заходили. Он говорит:
— Понятно. К вам претензий нет, идите работать.
Я спрашиваю:
— Как же я пойду работать, когда я уже получил строгий выговор с занесением, и готов приказ о моем увольнении. А потом, могу я вам вопрос задать? Как вы относитесь в «Памяти»?
Он говорит:
— Однозначно. Это профашистская контрреволюционная организация.
И это говорит сам Челноков, заметьте!
Я:
— И у меня такое же мнение.
Я достаю и показываю ему досье.
Чесноков:
— Все тут правильно написано, у меня такие же данные.
Я:
— Так вот, меня исключают из партии за то, что я общество «Память» назвал профашистской организацией.
Он выматерился культурно и говорит:
— Идите, работайте.
Я спрашиваю:
— А как же резолюция товарища Ельцина?
И тогда он произнес сакраментальную фразу, которую я никогда не забуду. Он строго посмотрел мне в глаза и сказал:
— Товарищ Ельцин будет делать то, что я ему скажу. Поняли меня?
Я сказал, что понял.
Я совершенно обезумевший вышел. Купил бутылку коньяка, приехал к отцу, мы с ним выпили…
Л.Б.: А отец-то, наверное, с ума сходил?
В.О: Ну, конечно.
Л.Б.: Тем более и с ним что-то подобное уже случалось. А тут еще и с сыном.
В.О: Да, у него все в жизни было. Он тоже еще поверить не может, говорит, давай посмотрим, что еще в понедельник будет. В понедельник я прихожу к генералу Солопанову. А Солопанов — товарищ отца, чекист. Я к нему захожу и говорю:
— Вот, Юлиан Владимирович, я пришел.
А он мне:
— Иди работай, Володь.
Я:
— Куда?
Солопанов:
— В свой кабинет иди, работай.
Я:
— Но как же это?
Солопанов:
— А ничего не было. Вообще ничего не было!
Я спрашиваю:
— И парткома не было?
Солопанов:
— Не было ни-че-го! Ничего!
Выхожу, иду в партком. Захожу — сидит секретарь, у него руки так ходуном и ходят. Я его спрашиваю:
— Можно посмотреть мою карточку?
Он:
— У тебя все в порядке с карточкой.
Л.Б.: То есть ее переписали уже.
В.О: А ведь там же штамп стоял «за идеологическую диверсию». И вот я беру карточку — она чистая! Вот как работали ребята. Все было вычищено. От меня шарахались в МВД в течение полугода или года, меня стороной обходили. Это вроде как человеку сообщили, что он умер, а он живой.
И вот это был 1987-й год!
Л.Б.: То есть дальнейшая ситуация могла развиваться по-разному?
В.О: Да.
Л.Б.: А сами-то вы, как это пережили, Владимир Семенович?
В.О: Спокойно. Мне омская школа хорошую закалку дала. Ну, естественно, люберами мы уже не занимались.
А тут как раз вышло закрытое постановление ЦК КПСС об усилении борьбы с влиянием ислама. Очень сильный документ. Это было связано с афганской войной, с тенденцией проникновения радикальных форм ислама на территорию Советского Союза.
Л.Б.: А это уже началось тогда?
В.О: Да. В этом документе был прогноз, просто блестящий прогноз.
Л.Б.: А кто его делал?
В.О: ЦК КПСС.
Л.Б.: Это понятно, а какие люди?
В.О: Я думаю, что это делали те, кто работал в Афганистане. Просто ЦК КПСС через себя это оформил. Ведь вы знаете, в ЦК КПСС чем только не занимались, там такие люди работали! Среди них были блестящие аналитики. Например, Побиск Георгиевич Кузнецов. Это советский Леонардо да Винчи, но о нем мало кто знает. Это создатель системы «Спутник-Скалар», системы жизнеобеспечения в космосе, на которой и наши, и американские космонавты летают, создатель всех газоанализаторов, которые до сих пор «Газпром» применяет и много чего еще.
Л.Б.: Он что, в ЦК работал?
В.О: В последние годы он был заместителем Виктора Афанасьева по газете «Правда». Как раз после истории с люберами, я к нему тоже приезжал и все рассказал. Мы с ним выпили тогда, и он сказал:
— Ну, приезжай ко мне в «Правду», я тебе покажу кое-что.
Мы заходим, и он показывает: вот здесь, например, у нас находится лаборатория по огранке алмазов. Это как бы в противовес фирме «Де Бирс».
Л.Б.: Это еще на улице Правды?
В.О: Да. Газета «Правда» была как бы фирмой-прикрытием. На самом деле это был сложнейший комплекс, «Сколково» такое. Я вам одно могу сказать, что очень непросто устроенное государство у нас было.
Сам Кузнецов был блестящий ученый, на планете за всю историю таких людей только несколько и было. Он уже умер. Побиск Георгиевич Кузнецов был самым близким другом Эвальда Ильенкова, известного философа. Во время войны он был военным разведчиком, резал немцам головы. И однажды очередного немца зарезал, взял его документы и читает их, уже у себя, в землянке. Вот, говорит, это член национал-социалистической рабочей партии. Смотрит фотографию, говорит, что он на него похож, — социалист, рабочий. Ну, и на него тут же состряпали донос. Кроме того, он еще написал, что хорошо бы литературный кружок создать после войны. В результате — десять лет лагерей. А у него к этому моменту было уже три серьезных ордена за «языков». Свои десять лет он отбывал в самых страшных лагерях. Спасло его только то, что он был очень разносторонний человек. Работал там фельдшером, многих спас. И сам выжил. Там он начал работать в шарашке, а когда вышел и его реабилитировали, его перекинули на закрытые проекты. Там они создавали «Спутник-Скалар».
Л.Б.: Это уже после войны?
В.О: Его посадили во время войны. А потом, когда начали развивать шарашки для разработки ядерного и всякого другого оружия, стали среди заключенных искать людей для них. Его нашли и он стал там работать. Вышел он после 1953-го года и стал работать в закрытых структурах ВПК. В Интернете вы можете найти целый сайт, посвященный Побиску Кузнецову.
Он первым активно вводил хозрасчет, то самый, который потом Косыгин пытался ввести. Добился определенных результатов, но в итоге его опять арестовывают и разгоняют его лабораторию. Поскольку он прошел сталинские лагеря и умел «косить», он закосил и попал в психбольницу. Из больницы его вытащил как раз Виктор Афанасьев. Он его вытащил, после этого прошло пару лет, и он взял его к себе, заместителем главного редактора «Правды». Вот такая у него была биография.
Побиск Кузнецов — фантастический человек. Меня с ним познакомил преподаватель криминологии — Толя Подрядов. Толю убили в 87-ом году латышские националисты или западные спецслужбы. Точно я не знаю. Толя тогда был начальником отдела по конверсии, который относился к ГРУ. У него кабинет был рядом с премьер-министром Латвии, Рубеном. Он, как обычно, поехал на рыбалку, на озера, и вдруг, исчез. Звонит его жена и говорит, что Толя пропал, — уже неделю его нет. Я думаю, ну, может быть, загулял. Заехал к кому-нибудь и сидит, выпивает. А потом она звонит и говорит: «Толю нашли, приезжай на похороны». Я приехал. Нашли его в Рижском заливе, в километре от берега. Он был вмонтирован в лед по пояс, стоял, как памятник. Видимо, его держали и обливали водой на морозе.
Л.Б.: Какой кошмар!
В.О: Да. 1987-й год я никогда не забуду. Я еду в поезде «Москва-Рига», по радио сообщают итоги январского пленума ЦК КПСС, перестройка… А я еду хоронить Толю. «Какие-то черные времена наступают», — подумал я тогда.
И вот Толя познакомил меня с Побиском. А кто с ним сталкивался, тот уже не мог от него оторваться. Это уже магия какая-то была: человек подходил к тебе, и ты сразу же понимал, что это совсем другой ум, другие слова, другая энергетика. Он, как инопланетянин. Вот Ильенков такой же был, говорят. Я лично с ним не знаком, но Побиск про него говорил, что Ильенков еще сильнее его был.
И вот с Побиском я это все обсудил. Он мне тоже посоветовал люберами больше не заниматься. А тут как раз вышло постановление ЦК, о котором я только что говорил. И на основании этого постановления в МВД создается группа по изучению влияния ислама на преступность. Меня назначают руководителем этой группы, и я сразу же уезжаю в Среднюю Азию. Я езжу по всем республикам Средней Азии, иду там в партийные органы, в КГБ, в МВД — собираю информацию. Но тогда ничего такого особенного там не было. Единственно, воровские сходки под видом отправления религиозных обычаев собирались. Не было там тогда ничего настораживающего. Могу сказать точно, что в 1987-й году не было никаких признаков исламского экстремизма. И только потом произошел обвал.
Л.Б.: А почему же так быстро начали идти эти процессы?
В.О: Когда я приехал из Средней Азии, шли разные процессы. Ну, например, «узбекское дело». Но чтобы религиозные распри или радикальный ислам? — Даже понятий таких раньше не было. Но, тем не менее, начались национальные конфликты, и начались они в Карабахе.
Тогда был назначен новый министр, Бакатин. Он приехал во ВНИИ и на этой встрече спросил о том, какие у кого-нибудь есть вопросы или предложения. А я перед этим проехал всю Среднюю Азию. Я встал и сказал:
— У меня такое ощущение, товарищ министр, что мы на грани распада СССР находимся, потому что очень сильны центробежные силы.
Л.Б.: А в чем это проявлялось? Вы же говорили, что в религиозном плане было все спокойно.
В.О: В религиозном, да. Но вот националистические и сепаратистские движения, направленные на распад СССР, уже набирали силу. Начальник института после моих слов за голову схватился, что он, мол, такое говорит. А Бакатин меня вызвал к себе и говорит:
— Давайте, организуем отдел чрезвычайных ситуаций. Он станет работать во ВНИИ, но подчиняться будет оперативному управлении штаба МВД и мне лично.
Л.Б.: А что имелось в виду под чрезвычайной ситуацией?
В.О: Имелось в виду изучение национальных и религиозных конфликтов, сепаратизма. Этим у нас вообще раньше никто не занимался. Я сказал, что этим должно бы КГБ заниматься. Бакатин ответил, что там тоже занимаются, но нам нужно иметь и свою информацию. И я возглавил этот отдел.
А тут как раз в Сумгаите и Нагорном Карабахе начались беспорядки. В связи с этим создается Комитет особого управления. Руководителем группировки МВД назначают туда Виктора Павловича Лусбякова — в тот момент он был заместителем министра внутренних дел Армении по зоне землетрясения. А Виктор Павлович Лусбяков — это ученик моего отца, кроме того, он когда-то возглавлял штаб у моего первого начальника. Он меня вызвал к себе, в группировку МВД, как руководителя информационной службы или как руководителя такой аналитической разведки. И я с момента создания этой группировки МВД в течение первых месяцев находился в Нагорном Карабахе. После этого массовые беспорядки были в Молдавии — мы туда тоже выезжали.
Л.Б.: А в Баку?
В.О: В Баку мои ребята выезжали. Я выезжал в Литву после взятия телебашни, когда никто не мог понять, что там и как. Ну, вот этим я занимался.
Л.Б.: И ваше ощущение, что Советский Союз близок к распаду подтвердилось?
В.О: Да, конечно. Особенно после Латвии. Я оттуда привез документ о подпольных фашистских организациях Латвийской ССР и доложил о нем лично Бакатину. Бакатин в свою очередь отписал это руководству МВД. Там на меня накинулись начальники главков: «Как ты посмел?! Получается, что ты лучше нас знаешь обстановку?!»
Л.Б.: То есть вы нарушили субординационные отношения?
В.О: Конечно. Они были генерал-лейтенантами, а я пока только майором или подполковником. Им это было трудно пережить, конечно.
В 1980-м году, во время проведения Олимпиады, По Московской области был создан оперативный штаб для обеспечения безопасности во время проведения Олимпиады. Я был заместителем начальника оперативного штаба по проведению Олимпиады в Москве. Вы можете себе это представить? А ведь мне было всего 25 лет.
Л.Б.: Это фантастическая карьера.
В.О: Видит ли, я — человек из разных времен. У меня есть грамота с личной подписью Николая Анисимовича Щелокова за Олимпиаду. Это был выдающийся человек, который создал МВД на пустом месте. Ведь после Берии было уничтожено МГБ СССР, МВД единого не было, а были только министерства охраны общественного порядка в республиках. В стране был полный хаос. Происходило, примерно, то же самое, что сейчас происходит. Только сейчас идет сращивание власти, правоохранительных органов и бандитов. А тогда были просто бандиты, которые во многих регионах бесчинствовали. Отец тогда работал во ВНИИ, и его как работника с богатым практическим опытом все время включали в бригады ЦК. И я с детства помню, что он, только что приехав из одной области, сразу же едет в какой-то край или другую республику. То там беспорядки, то здесь, или неожиданно какая-то банда появляется вдруг.
И вот когда Щелокова назначили, он сумел все аккумулировать и создать единое министерство. Он на совершенно других принципах организовал работу МВД. Была создана единая дежурная часть, налажена передача информации, в общем, была создана новая структура МВД. И вот то МВД, которое сейчас есть, — это щелоковское МВД. Начиная от формы, и заканчивая всеми его структурами, это все сделал Щелоков. «Система профилактики», «открытость перед обществом» — это он ввел эти термины. И хотя нынешние руководители МВД пытаются эти термины выдать за свои, все это было в документах 60-х годов.
Л.Б.: Итак, вас упрекнули в том, что вы по некоторым аспектам были информированы лучше, чем генерал-лейтенанты. И что же было дальше?
В.О: Ничего, я спокойно себя вел. Вскоре сняли Бакатина и назначили Пуго, а мне предложили перейти в межведомственную группу по изучению национальных конфликтов. Эта группа обеспечивала деятельность Политбюро и президиума Совмина. То есть она непосредственно работала на Юрия Анатольевича Прокофьева, члена Политбюро, первого секретаря МГК партии. И докладывали мы на заседании президиума Совмина лично Рыжкову Николаю Ивановичу, а на заседаниях Политбюро — Клячко. Это был такой узкий состав Политбюро для рассмотрения реальной ситуации в стране.
А поскольку дело шло к распаду, то наша же группа готовила документы по возможному введению чрезвычайного положения в нашей стране. Известие о ГКЧП я получил, в августе 1991-го года в Анапе, куда я уехал вместе с семьей в отпуск.
Л.Б.: Для вас это неожиданностью было?
В.О: По срокам, да.
Л.Б.: То есть вы в принципе понимали, что это может произойти?
В.О: ГКЧП не должно было быть. Процесс должен был быть легитимным. ГКЧП — это было какое-то странное решение, к тому же совершенно нелегитимное. Вот именно поэтому оно и провалилось.
Л.Б.: А вместо этого что предполагалось? Как это могло пройти легитимно?
В.О: Легитимно это так: должен был пройти пленум ЦК, который исключал бы Горбачева из партии и одновременно он снимался бы с должности президента.
Л.Б.: То есть предполагалось, что все будет сделано именно так?
В.О: Это была одна из моделей. Об этом говорили многие партийные работники.
Л.Б.: А были такие разработки, то есть этим кто-то занимался?
В.О: Я бы сказал, что были такие веяния. Наша задача была сугубо правоохранительная, то есть разрабатывалась на тот случай, если начнется распад СССР и какие-то республики станут выходить из его состава.
Л.Б.: Но ведь Литва уже вышла из состава СССР к тому времени.
В.О: Ничего она не вышла. Это она потом у себя вышла. Был принят всесоюзный закон «О выходе из состава СССР», он определял, на каких условиях это можно было сделать. И это был нормальный закон. Предполагалось, что процесс выхода будет длительным, растянутым, что это будет такой пролонгированный процесс. Наша задача была обеспечить порядок на случай чрезвычайной ситуации, то есть крушения нормативной базы, а также на случай вооруженного восстания. И мы все эти документы разработали.
И вот в Анапе мне сообщили о ГКЧП. Пуго меня срочно вызвал в Москву, в МВД. И спасло меня то, что в Анапе трое суток была дикая гроза. Вылететь не было никакой возможности. Первым бортом, который дали, отправили больных детей. Все тогда страшно промокли. Я улетел в Москву только вторым бортом — сидел в багажном отсеке. Прилетаю к себе на квартиру, в Матвеевском, мне звонят и говорят:
— Тебя Пуго вызывал, но ты в МВД не езжай. Все изменилось.
Я спрашиваю:
— Что у вас изменилось?
Мне отвечают:
— Пуго уже не министр.
А я же ничего не знал. Сидя в аэропорту, я даже не представлял, что и как здесь было. А потом я узнаю, что меня уже объявили во всесоюзный розыск. Я перешел на нелегальное положение. Уехал.
Л.Б.: А почему в розыск?
В.О: Ну, как почему? Как гэкачиписта-разработчика.
Л.Б.: Понятно, тут сыграл роль ваш проект.
В.О: Да, все эти документы, планы на случай введения чрезвычайного положения. Ведь тогда это все захватили.
Л.Б.: И вы реально где-то прятались?
В.О: Да. Меня реально никто не мог найти.
Л.Б.: И семью тоже искали.
В.О: Ну, зачем? Семья к этому отношения не имеет.
Л.Б.: А вы не боялись, что семья может пострадать?
В.О: Нет, конечно.
Л.Б.: А что произошло через несколько месяцев?
В.О: Я понял, что все стихает. Ведь главное что? — Не попасть под трактор в первое время. А как кампания затихает, тогда уже начинают забывать. Я сам позвонил в прокуратуру и сказал:
— Я вот тут отдыхал. Вы меня ищите?
Они говорят:
— Да. А вы сами придете?
Я:
— Да.
Следственная бригада по гэкачепистам, к которой силовые структуры относились, сидела в здании на Ильинке, где Совет безопасности находится. Я туда поднимаюсь, меня встречают два автоматчика. Причем волею судьбы эти два автоматчика, которые меня под конвоем вели, они потом работали на входе в МВД Российской Федерации, где я был помощником министра внутренних дел. Они под дулами автоматов подняли меня на шестой этаж,
