Борис Евсеевич Кармазин — человек наивный. Он – 85-летний ветеран Великой Отечественной войны ходит по инстанциям и просит путевку в санаторий. Ему трудно двигаться, но, опираясь на палочку, он то в собес проберется, то в ветеранскую организацию, то в редакцию какой-нибудь питерской газеты забредет. Ему всюду дают от ворот поворот — и в государственных учреждениях, и в общественных. Борис Евсеевич не особенно докучает: если видит, что важному чину не до него, то не спорит, а отправляется восвояси.
Недавно он каким-то образом узнал, что есть путевки в санаторий «Ольшанники» под Москвой. Но те, кто дает путевки ему ответили, что летом путевок не положено, пообещали только зимой. Но зимой ветерану нельзя – здоровье не позволяет.
— Позвоните в санаторий, — просит меня Кармазин, — вы журналист, вас послушают…
— Что вы! — пытаюсь объяснить ветерану нынешнюю иерархию. — Кто мы для них? Такие же просители, как и вы. Я могу лишь написать, о ваших трудностях, о том, например, как вы письмо президенту отправляли…
И ветеран согласился. Хотя, конечно, звонок в санаторий был бы, наверное, вернее…
Письмо президенту России ветерана ВОВ Бориса Евгеньевича Кармазина
«Уважаемый Дмитрий Анатольевич!
Извините меня, что я Вас отрываю от важных государственных дел, но вынужден к вам обратиться, т.к. все инстанции я уже прошел, и больше помощи ждать неоткуда. Страховая компания Санкт-Петербурга отказала в предоставлении путевки в летнее время мне и сопровождающему лицу. Предлагают только зимой и глубокой осенью, то есть в то время, когда мне противопоказано проводить санаторное лечение кардиологической направленности. Оказывается, все мы — ветераны и инвалиды Великой Отечественной войны имеем право попасть в санаторий только зимой — так мне сказали в страховой компании Санкт-Петербурга.
Неужели мы, чудом оставшиеся в живых, не заслужили право на лечение и отдых летом? Мы не щадили себя в боях с жестоким противником, нас с каждым днем становится все меньше. В 1974 году на традиционной встрече ветеранов нашей 43 стрелковой дивизии, входившей в состав Второй ударной армии, было две тысячи человек. А 9 мая 2009 нас на встречу пришло трое… Я вас прошу, если будет такая возможность, направить меня в кардиологический санаторий Московской области, где лечение для меня будет наиболее эффективным. Хотелось бы дожить до 65-летия Победы. 27 июля мне исполнится 85 лет, и приобретение этих двух путевок было бы для меня большим подарком.
Уважаемый Дмитрий Анатольевич, заранее вас благодарю.
С искренним к вам уважением, Борис Кармазин».
Такое вот письмо Кармазин в середине июля оставил в блоге Дмитрия Медведева. Зашел на сайт, зарегистрировался и оставил там это послание. Ему очень нравятся новые технологии и сама мысль о том, что можно вот так напрямую отправить письмо президенту страны привела его почти в детский восторг. Не будем судить строго.
Ассимитричный ответ
Стал Кармазин ждать. Но ни ответа, ни привета. Вот и юбилей миновал, и лето проходит. Кто знает, не последнее ли это лето в его жизни? Никто не спешит к ветерану с путевкой…
Но на днях в его квартире раздался-таки звонок: госпожа А. Н. Агафонова, и.о. директора филиала №12 государственного учреждения Санкт-Петербургского регионального отделения фонда социального страхования РФ пригласила ветерана в офис.
Окрыленный помчался Кармазин к Агафоновой,вероятно, думая: вот она — сила виртуального общения с президентом России!
Но радоваться, как оказалось было рано. Вернулся — печальный. В ведомстве Агафоновой ему в очередной раз сообщили, что путевку в санаторий в средней полосе могут дать лишь зимой или поздней осенью. Вышла очередная сказка про белого бычка.
Тогда лишь догадался ветеран, что не звонил никто из администрации президента чиновнице и не давал поручений обеспечить ветерана путевкой. Просто госпожа Агафонова отреагировала на давнее ветерана к ней обращение…
Из военной биографии Бориса Кармазина
Его судьба во многом схожа с судьбами тысяч ленинградцев, сполна познавших блокадный ад. Когда началась война, Борису Кармазину было семнадцать. На фронт не взяли. Сказали — еще рано. Копать противотанковые рвы — стало его первым боевым заданием.
В страшную зиму 1941-42 годов Борис не раз находился на грани жизни и смерти от истощения, но выстоял. Когда исполнилось восемнадцать, был призван в действующую армию. В феврале 1943 принял боевое крещение под Шлиссельбургом. Был награжден медалью «За отвагу».
Так началась его фронтовая жизнь. Не раз мог погибнуть солдат. Но смерть обходила его стороной.
Воевал Кармазин под Ропшей, освобождал Елизаветино, Кингисепп. Был ранен, но остался в строю.
Летом 43-го немцы начали строить оборонительные сооружения на Нарвском плацдарме. Поэтому к прорыву обороны на Нарве Красная армия готовилась особенно тщательно.
— Я тогда был рядовым 7-й стрелковой роты 3-го батальона 65 полка, — рассказывает Борис Евсеевич корреспонденту «Свободной прессы». — Командир батальона капитан Бобенко поставил нашей роте задачу первой начать бой за плацдарм на западном берегу Нарвы. Нашей ротой командовал лейтенант Буравлев — человек решительный, смелый.
Рота расположилась в лесу, ближе к берегу Нарвы. Ночь с 10 на 11 февраля выдалась ясной, морозной. Солдаты понимали, какая задача перед ними стоит. Представляли, каким тяжелым будет бой. Морально готовились к испытаниям. Настало роковое утро. В 9-30 экипажи из трех человек, прикрепленные к своему плавсредству, ждали команды. Мы услышали залпы нашей полковой артиллерии. Я находился в одном экипаже с младшим сержантом Ивашкиным и рядовым Новиковым. Каждый из нас держал в руке канат, чтобы было удобнее тащить лодку к воде. Новиков попросил меня поменяться с ним местами, так как он недавно вышел из госпиталя и его левая рука не совсем зажила.
Когда вся рота вышла на берег, утреннюю тишину внезапно разорвала вражеская артиллерия. Били методично из пулетов, минометов. Особенно свирепствовали малокалиберные зенитки. Солнце померкло. Впечатление было такое, будто началось гигантское землетрясение. Наш берег стал двухцветным: красным — от человеческой крови и черным — от снарядной копоти. Новиков, который поменялся со мной местами, сделав несколько шагов, рухнул замертво. Осколок снаряда скальпировал ему череп. Младшему сержанту Ивашкину раздробило коленный сустав. Меня тоже зацепило, но легко, я даже не сразу почувствовал боль. Она настигла меня во время переправы.
В глаза бросилась страшная картина: плот, на котором расположились четверо солдат, прямым попаданием был разнесен в щепки, от экипажа осталось одно кровавое месиво. Таким образом, седьмая рота была почти вся уничтожена еще на восточном берегу.
Приняв на борт резиновой надувной лодки солдата из 9-й стрелковой роты, мы под продолжающимся обстрелом поплыли к берегу острова Пермискюль-Саар. Когда доплыли до середины реки, вновь начался артиллерийско-минометный обстрел. Вокруг был ад. Всюду слышались крики о помощи. Шансы остаться в живых были нулевые. Плыли, как по кипятку. Но наша лодка держалась на воде, будто заговоренная. Когда река была уже почти позади, недалеко разорвался снаряд, и лодку опрокинуло взрывной волной. Я оказался в воде и стал тонуть, однако товарищ, выпрыгнувший на ледяной припай, протянул мне руку. Мы вылезли на берег и попали под снайперский огонь. Моего товарища ранило разрывной пулей в грудь, вторая разрывная попала мне в правое бедро. Стоять я уже не мог. Заметив недалеко наших бойцов, пополз в их сторону. Увидев командира группы, я доложил, что ранен, на что получил ответ: «Тут все раненые».
Недалеко я увидел ужасную картину: рядовой Волгин из нашей роты лежал в луже крови без обеих ног…
Нас осталось всех вместе 12 человек из четырехсот, большинство погибли во время форсирования Нарвы. Тот бой я запомнил на всю жизнь.
Как я вскоре узнал, севернее нашего участка 43 стрелковая дивизия почти без потерь по льду Нарвы перешла на западный берег. Началось освобождение Прибалтики…
