Тот факт, что несчастные кофе и договоры, а точнее их новое произношение, породили бурю в среде интеллигенции, вполне объясним: нормы русского языка — это единственная область, куда еще не дотянулась мозолистая рука жлобства.
Бурная реакция на «среднее кофе» вполне объяснима: покушаются на последнее, что у интеллигенции оставалось. Покушаются на ее этику и эстетику.
Русский язык — это и есть чистая эстетика, потому что главный принцип, главная его логика — в символическом стремлении к красоте, к мелодичности, к высшей гармонии. Не знаешь, какой вариант на письме или при произношении выбрать, — выбери самый благозвучный, самый красивый — скорее всего, не ошибешься. Писать «машына» — прежде всего, некрасиво, неэстетично. Как и говорить — «дОговор». Честно говоря, от такого ударения тянет не спорить, а блевать. Русский язык — это красота, а отменять красоту на том основании, что она не всем понятна, абсурдно.
Грамотность в нашем обществе почти всегда граничит и с этикой. Нормы языка и есть наша единственная этика и мораль — потому что правила произношения и правописания все-таки не менялись так часто в зависимости от политической конъюнктуры. «Ж» и «ш» пиши с буквой «и» — так было и при Сталине, и при Брежневе, и при Путине. У нас нет другой такой объединяющей идеи, которая сохранялась бы на протяжении десятков поколений неизменной: все остальное, кроме правописания, у нас шаталось, рушилось, колебалось вместе с курсом партии или с курсами валют. Неудивительно, что этика в СССР примкнула к тому единственному прочному, что осталось, — к языку: между правильной речью и «приличным» поведением установилась прозрачная, едва различимая, но заметная связь. Речь о простой предсказуемости человека, о его адекватности, о его упорядоченности.
Грамотность, соблюдение правил речи и письма — это ведь еще и вопрос организации общества. Еще Чаадаев горестно писал, что в русском обществе нет нравственных устоев, воспитанных прочной верой, нет инстинктивной способности к различению добра и зла, созидания и разрушения, нет полной уверенности в существовании себя как народа. Все это и заменил нам язык. Тысячи раз зазубренное и потерявшее оттого всякий смысл высказывание Тургенева: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий (…) — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» — это не лирика, не всхлипы расчувствовавшегося охотника, это совершенно рациональное осознание того, что, кроме языка, в России нет ничего, на что можно было бы опереться. Это ведь не случайно, что в русском языке столько правил и столько же — исключений из правил: а просто страна такая. А просто люди такие — сплошные исключения из правил. Сложность языка в полной мере отражает сложность и неопределенность устройства нашего общества.
И при всем при этом русский язык потрясающе демократичен: большинство грамотных людей выучили его не по учебникам, а по книгам. В процессе чтения.
Русский язык — это и есть та единственная демократическая норма, которая прижилась в России сама собой, исторически. Русский язык — это и есть торжество закона, неподкупность суда, равные права для всех. Он и Конституция, и общественный договор в одном лице. Вообще, честно говоря, из правил русского языка можно было бы при желании вообще вывести рецепт демократического устройства российского общества — не заимствуя ниоткуда, не создавая полуфабрикат.
Наконец, языковые нормы в России — момент психологический: в обществе, где доверие друг к другу находится на доисторическом уровне, грамотность — это хоть какое-то основание доверять незнакомому человеку. Это единственный опознавательный знак, мета, свидетельствующая о серьезности намерений партнера, о его требовательности к себе, о дисциплинированности ума, о способности человека играть по правилам. Когда я набираю в поисковике «переезд и перевозка грузов» или «услуги сантехника», или «сдача-съем квартиры» — и вижу на сайте грамматические ошибки, я даже не стану обращаться в эти организации. Они уже обманули меня на несколько букв или знаков препинания — значит, они обманут и при перевозке, починке или аренде. Грамотные тоже обманывают — спору нет, но неграмотные даже не рассматриваются. Выбор есть, к счастью.
Итак, грамотность — это многое, если не все, для мыслящего человека в России. Добавим, что язык — это та единственная область, в которой интеллектуал мог считать себя до последнего времени законодателем; та единственная область, в которой он что-то еще определял и решал. В стране, где не принято прислушиваться к мнению общества, грамотность была аргументом, к которому можно было апеллировать. От грамотности слов — к грамотности действий, так сказать.
Размывание норм словоупотребления — это попытка лишить интеллигенцию последней легитимности, причем, что характерно, опять сверху, административным путем. Как заметил Олег Кашин в «Ъ», при отмене правил все ссылаются на народ, что, мол, он «так употребляет», но при этом никаких опросов в обществе на эту тему не проводилось, никаких исследований — типа, «а в каком роде, по-вашему, надо употреблять «кофе»? Власть якобы идет навстречу народу — мнением народа при этом не интересуясь. Почему? А вдруг народ вовсе не желал перемены этих правил? А вдруг — даже притом, что он говорил и неправильно, — он все же захотел, чтобы прежняя норма сохранялась? Я почти уверен в этом.
Так что тут дело не конкретно в «среднем» кофе, звОнит или звонИт. Дело — в том произволе и той легкости, с которой меняются нормы. Нормы Конституции и нормы языка. А также заведомый популизм этих перемен, поскольку он направлен именно на потакание народной лени, отучение народа от того минимального усилия, на которое он еще был способен: выучить язык.
Это еще больше усилит тот разрыв, который и так существует в России: между теми и этими, между нами и не нами. Два мира, говорящие на одном и том же языке по-разному, еще более разойдутся. Друг друга мы и раньше опознавали по «базару» — теперь это разделение будет закреплено официально.
