Москва стала жить как оккупированный город, где другая национальность — вражеское окружение, а исторически тут жили все и считали это в порядке вещей.
Это новый и очень неприятный вид выживания. Но самый новый — выживание летом. Лето, которого всегда так ждали после долгих зим, в этом году превратилось в кошмар, конца которого ждут все, кто не живёт среди кондиционеров. А таких большинство.
Что-то, смотрю, вместо «ньюсмейкеров» у нас теперь «хедлайнеры». И думаю: оттого это, что ньюсмейкеры последних лет — убийцы, педофилы, бандиты, коррупционеры, мошенники и прочие нехорошие люди. Хедлайнер всё же – голова, гвоздь программы.
Неблагополучные кварталы в Лондоне превратили Ист-Энд в эдакий север Парижа. Власти поступили просто: зазвали туда художников. Низкая аренда, простор фантазии — и художники потянулись, уже чуть не все перевели туда свои мастерские, место стало модным.
Вопросы стилистики
Программа сейчас в Москве одна — жара. Её хедлайнер — кондиционер, зазвать его не удаётся ни за какие деньги. «Самое раннее — через двадцать дней», — отвечают. Каждый выживает как может, выживание — привычное нам состояние, выживали при терроре, при дефиците, при голоде и холоде, при позоре, при бесправии, а вот при жаре не научились.
Вообще, если значительную часть времени страна выживает, то состояния «человек — царь природы» достичь практически невозможно.
Иногда, в чём-нибудь одном, порывом, прорывом до высоких ступеней цивилизационной лестницы не добраться. Страны, вынужденные поджариваться на экваториальном костре с недолгой передышкой на человеческие температуры, как бы ни старались, остаются на уровне выживания. А где выживание, там лютая агрессия и горькая бедность.
Разумеется, когда люди из этих стран переселяются в климатически благополучные ареалы, они получают те же возможности, что и местные жители, если «меняют окрас» под цвет окружающей среды. Это не всегда получается: «историческая память», «социальные привычки», неприятие со стороны новых соседей.
Во Франции эмигранты были рады, что их приютили, частенько «ничего не делали», потому что так привыкли на родине, где просто не было работы, как правило, это люди неграмотные и не имеющие специальности, привыкшие в своих странах выживать криминальным образом, а вот их дети, воспроизводящие образ жизни родителей, оказались в ловушке.
Они — французские граждане, не видят для себя перспектив, не только не могут «поменять окрас», но и не хотят. У них появилась соломинка, за которую они ухватились: религия, ислам. Религия объясняет и оправдывает незавидное положение, зовет к борьбе с окружением «чужих».
Погромы, крушение витрин, поджоги автомобилей становятся французской рутиной. В Гренобле июльские погромы произошли после того, как полицией был застрелен вооружённый грабитель-рецидивист, трижды сидевший.
Исламская община собралась на молитву в мечети, оттуда выскочила разъярённая толпа, разбила и подожгла трамвай, полсотни машин, это продолжалось три дня, ночь на 19-е прошла, по сообщениям прессы, «спокойно», всего лишь два выстрела в полицейскую машину.
Реакции «простых французов», как я вижу, после гренобльского инцидента (ещё не затихшего) изменились: три тысячи комментариев под заметкой в Фигаро, абсолютный рекорд, пишут, что комментарии премодерируются, чего раньше не было, и левый дискурс — «это не они виноваты, а мы, недостаточно им помогающие» — как-то совсем сник.
В отличие от России там бандиты и хулиганы — выходцы из неблагополучных стран. Тут — свои: в последние годы на первое место среди убийств вышли убийства среди близких родственников.
Но статистика большого впечатления не производит, впечатление — от всё большего отчуждения разных народов, живущих на территории РФ.
Если раньше многонациональность воспринималась как норма, то сейчас — как выживание во враждебной среде. Москва — мегаполис, но видим мы не весёлые чайна-тауны и литл-итали, куда все любят зайти пообедать-поужинать, а мрачное размежевние по кварталам, по рынкам и магазинам, по мафиям, ОПГ: подольская, солнцевская, казанская, чеченская, грузинская, азербайджанская, дагестанская — всё это постоянно мелькает в СМИ.
И потому так болезненно отреагировали в Москве на убийство футбольного фаната Юрия Волкова, что милиция отпустила убийц. Это были чеченцы — да важно ль кто? Оказалось, важно в том смысле, что «мафия отмазала».
Блеф это, что «народ у нас такой», «народ воров и рабов». «Блеф» не в смысле «неправда», а в смысле, что превратить дикарей-алкашей в нормальных людей можно за год, одним щелчком. Дай им только зацепку…
Мутная страна
Москва стала жить как оккупированный город, где другая национальность — это вражеское окружение, а исторически тут жили все и считали это в порядке вещей. Это новый и очень неприятный вид выживания.
Но самый новый — выживание летом. Лето, которого всегда так ждали после долгих зим, которое было главной отрадой, в этом году превратилось в кошмар, конца которого ждут все, кто не живёт среди кондиционеров. А таких большинство.
В сильные холода тоже приходится выживать, и хотя человек всё больше становится царем природы — климат-контроль, обогреватели, увлажнители воздуха, стеклопакеты, жаро- и холодопрочные материалы, позволяющие жить (теоретически) в любых природных условиях, но чтобы дойти до этого психологически и осуществить материально, нужны ресурсы, моральные и финансовые, которых нет.
Финансовые уходят чиновникам, пока население выживает. Финансовые — это и низкая выработка ВВП нами самими, потому что нам некогда, мы выживаем. Моральные уходят на нашу борьбу со стихией.
Стихия — не только климат, это произвол и беспредел, которые творятся в то самое время, пока мы выживаем, это криминализация общества, потому что «нормальный» путь оказывается слишком сложным для того, чтоб хватило денег на кондиционер и стеклопакеты, на обогрев и охлаждение.
У меня вот нет кондиционера, и каждое лето я думаю, что оно в Москве не всегда жаркое, часто короткое, перебьюсь. И перебиться не могу, но на «всё и сразу» не хватает денег.
Заказала второй стеклопакет (зима страшнее), в одной комнате уже поставила несколько лет назад. Кондиционер поставила б сейчас за любые деньги, но их уже нет, надо ждать минимум двадцать дней.
Паника и протест — чувства, которыми живёт Россия, поскольку стихии наступают со всех сторон и справиться почти ни с одной не выходит.
Ситуация в Гренобле — тоже из области стихий, стихия новая, как её приручить, неизвестно, пробовали по-всякому, пока не получается, общество начинает штормить.
Стихии обнажают системный изъян многих современных обществ: эффективные действия возможны либо при монархии, либо при демократии.
Швейцария — пример демократии в чистом виде: население каждой коммуны, кантона, иногда всего государства, голосует за всё происходящее на его территории, от сноса/постройки дома, в том числе мечети, до выборов ветвей власти, включая судебную.
Монархия в сегодняшних условиях — это диктат, который населением безоговорочно принимается, и в зависимости от характера диктата мы имеем или одичавшее и нищее население Северной Кореи, или сытое и довольное, но тоже отделённое от мировых процессов население Катара.
Россия живет в промежуточной ситуации: с одной стороны диктат (население практически бесправно в принятии решений), с другой стороны как бы демократия, потому население «рыпается» и исходит ядовитой слюной: его не спрашивают, но у него вроде бы есть право голоса.
Западные страны в основном поддерживают баланс между условной «монархией» (вердикты правительств и парламентов) и демократией (выборность, раздельность ветвей власти), и только наличие кондиционеров и обогревателей позволяет этот баланс соблюдать.
Во Франции, как выяснилось при аномальной жаре несколько лет назад, кондиционеров оказалось недостаточно, восемь тысяч человек от неё погибло.
Цивилизационные приборы стали оппозицией оружию, хоть автомату, хоть камню, хоть ножу: чем больше одних, тем меньше других.
