О событиях на Манежной: сила — в праве

«Закон — это разум, свободный от страсти»
Аристотель

Зако
ность — это не там, где проявляют жестокость к чужим. Законность — это там, где к своим за одну и ту же вину жестоки так же, как и к чужим.

Выслушал интересную версию, что причиной столкновений на Манежной была слишком большая мягкость ОМОН-а. Мол, омоновцы вели себя очень сдержанно, не поддавались на провокации до последнего, и лишь когда их начали закидывать арматурой и урнами и пошли на прорыв — «выровняли строй» действуя по тактике и с необходимой жесткостью. Последствия этой жесткости и демонстрируются сейчас в сети в фотоподборке «Омон против русских».

Не присутствовав на месте, не могу дать оценки достоверности этой версии. Но меня она задела вот в каком отношении.

А с чего, собственно, омону быть мягким? Почему он, собственно, «не поддавался на провокации» до того самого момента, как на него не посыпалась арматура? Почему, учитывая всё происшедшее так мало было задержанных и инциденты перекинулись на метро? Почему омон не смел с площади несанкционированный митинг? Не уложил его участников лицом в лед стройными рядами? Не отправил их под административный арест?

Хотите знать ответ?

Потому же, почему были отпущены убийцы Егора Свиридова.

Попустительство беспорядкам является обратной стороной попустительства преступности.

Испугавшись набега двух десятков горцев на джипах и отпустив их «мальчиков» пришлось, волей-неволей, быть терпимыми к гневу возмущенной толпы русских даже в условиях, когда эта толпа очевидным образом нарушает общественный порядок. А терпимость к гневу толпы, в свою очередь, как в порочном круге, породит терпимость к какой-нибудь «кабардинской мести за своих».

Потеряв один раз точку равновесия в виде бесстрастного следования закону наша правоохранительная система уже этой точки не найдет — ей придется договариваться то с одними, то с другими людьми в масках, пытаться удержать баланс. А удержать его будет всё сложнее. Пострадаем все мы.

Между тем, точка баланса довольно проста и со времен Жеглова и Шарапова не изменилась.

— Вор должен сидеть в тюрьме. — говорит Жеглов.
— Действительный вор должен сидеть в тюрьме, и быть посажен туда по закону. — поправляет Шарапов.
— Отпускать воров нельзя. Ни из какой жалости. — уточнят Жеглов и всаживает пулю в спину убегающему «хорошему жулику».

Правоохранительная система должна карать любого преступника вне зависимости от национальности, положения его родственников, количества у него бабок и т.д. Должна карать на основании закона, а не его субъективистской интерпретации. Интерпретация закона должна принадлежать суду. Каждому правоохранителю, который решит закон «интерпретировать»в чью-то пользу надо отрывать погоны, шевроны, и то, на что они надеты.

Попытка толпы давить на отправление правосудия должна караться дубинкой по голове. С самого начала. Собственно тот, кто отпустил убийц Егора из страха перед «набежавшими» должен был иметь возможность вызвать омон, и его действительно вызвать, и положить мордой в снег именно их и прежде всего их. Скорее всего, последующих событий в этом случае просто бы не возникло.

Если бы они возникли. Если бы, к примеру, друзья убитого сочли бы, что не надо ждать никакого суда и собрались бы на суд линча, то у омона не возникло бы — и не должно было бы возникать — никаких сомнений, никакой нерешительности в том, что делать с этой бунтующей толпой. Чувство исполненного закона по отношению к тем преступникам породило бы и чувство твердости по отношению к стоящим здесь и сейчас правонарушителям. И не пришлось бы дожидаться пробитых голов, чтобы «выровнять строй».

Нормальное чувство полицейского по отношению к тем, кто называет его «мусором» должно быть следующим:
— Я, сволочь, за тебя ежедневно рискую жизнью. Не за тебя, кусок дерьма, а за твою защиту, обеспечиваемую законом. И ты не смеешь ни оскорблять меня, ни на меня наскакивать.

Современный российский правоохранитель этого чувства внутреннего достоинства полностью лишен. Лишен потому, что прекрасно про себя знает, что либо он сам является продажным негодяем, либо его начальник является продажным негодяем, либо начальник его начальника является продажным негодяем. И, в любом случае, если он, к примеру, задержит убийцу, грабителя и насильника, но ему прикажут его отпустить, он будет вынужден его отпустить.

Лишенный этого чувства внутреннего достоинства он вынужден договариваться с тем, кто сильнее, кто больше, кто агрессивней, кто в данный момент держит занесенную арматуру над его головой. Когда находится другой сильный, такая продажная девка юстиции отдается уже ему.

Никто не сомневается в том, что русские в России могли и могут собрать толпу большую, чем любые кавказцы. И ударная мощь этой толпы будет в сотни раз страшнее чем то, что могут породить дети гор. Но на вчерашний момент сложилось так, что русские не хотят собираться в толпы, поскольку искренне приучены верить в то, что закон и правопорядок будут обеспечены государственными институтами. Что законность — это то, что случается само по себе. От нас хотели европеизации мышления — от нас её получили. И благодаря этой европеизации (начисто отсутствовавшей еще у крестьян XIX века красочно описанных А.Н. Энгельгардтом) русские до последнего ждут, что российское государство исполнит закон с той же непреклонностью и механичностью, как какое-нибудь шведское или датское (по крайней мере как мы их себе воображаем).

На манежной Рубикон перейден — русским наглядно показали, что сильнее тот, кто соберет большую толпу и в-бет более красочно и наглядно. Что этот путь проще и эффективней. Что важно не внутреннее чувство справедливости (которое, как оказалось, ни от чего никого не защищает), а наличие крепких парней, которые постоят за тебя. Теперь этот процесс будет подобен снежному кому, который не остановится до тех пор, пока даже самым крупным меньшинствам в России не станет понятно, что русские могут собрать толпу больше. Вне зависимости от каких-либо модернизационных стратегий, внешнеполитических концепций, стратегических планов, власти придется идти за толпой. Судьба умного ведет, а что она делает с глупым подсказывает рифма.

Радоваться тут решительно нечему. Те, кто кричит, что случилась революция — просто смешны. Революция — это манипуляция энергией массы со стороны лидеров, достаточно жестко её контролирующих. Смешнее всего выглядят националистические организации — их представители и лидеры и в самом деле собрались на площади в изрядном количестве, но ничего не контролировали. Мало того, специфический «успех» этих событий превратился для них в неразменный рубль. Они не могут ни приписать себе организационный успех (потому что в этом случае с них начнется силовой спрос), но и признаться в беспомощности тоже не могут (иначе какие они лидеры). Хомячок сделал на полной скорости несколько кругов и национал-телефончик засветился так, что чуть не ослепил обладателей. «Революционность» этих событий ограничивается тем, что бессубъектная Россия обрела субъект в виде толпы, которая обладает следующими свойствами — масса, сопротивление, текучесть, живучесть, определенное (но как и всегда у толпы — очень неясное) идеологическое настроение и повод по которому эта толпа собралась.

Выяснилось еще и то, что любовно лелеемой целое десятилетие «вертикали» противопоставить этой толпе нечего. И это тоже вполне закономерно. Когда в начале 2000-ных русские в своей массе поддержали Путина и идею сильной вертикали власти, то они исходили из того, что слабая вертикаль беззащитна перед чужаками, она не может справиться с терроризмом и не сможет защищать людей от беспредела. Поэтому наш «омон» раскармливали и вооружали, надеясь, что когда он отъестся, то он обрушит всю свою силу на криминал, на этномафии, на террористов и бандитов. Вторая половина нулевых прошла в постепенном осознании того факта, что раскормленный страж предпочел договориться с криминалом, как в Кущевской, с террористами, как в Грозном, с этномафиями, как на Кронштадтском проспекте, а для своего пропитания решил использовать простой подножной корм — корни травы, тех, кто его откармливал на свои копеечки. За последние годы мы осознали, что вырастили монстра, который не вытеснил тех, которые терзали нас в 90-е, а присоединился к ним и стал самым крупным.

Так произошло именно потому, что была сделана ставка на голую силу. От власти требовали силы и ждали силы и больше ничего. И тут дело не только в том, что эта сила решила питаться слабыми. Дело еще и в том, что сила в основе которой лежит лишь сила силой не является. Она пасует перед любой угрозой, которая может нанести не то что смертельный, но хотя бы критический ущерб. Она предпочитает договариваться с другими силами и делить пространство и влияние. К экспансии и подлинной силе способна только та сила в основе которой лежит право. Право не в смысле одного только писаного закона. Право в смысле ощущения своих действий как единственно сообразующихся с высшей правдой и единственно отвечающих подлинному миропорядку. Такое право превращает силу в долг, то есть следование единственному пути, который соответствует вечному замыслу о бытии — правде. Тот же, кто исполняет долг, не знает ни страха, ни корысти, ни жалости. Он беспощаден к чужим, но, в равной мере, и к своим, если их действия не соответствуют правде.

Власть, основанная на праве, может быть очень холодной, как самое холодное из чудовищ, может быть очень формальной и бесчеловечной, если в её основе лежит формальное и бесчеловечное понимание правды. Но она никогда не будет ни трусливой, ни лебезящей. Она будет справедливой, даже в исключительной жестокости, хотя в высших гениях такой власти может подниматься и до подлинного мелосердия и высшей справедливости. Надо понимать что наше общество мучительно хотело и хочет именно такой власти основанной на праве. Жажда такой власти сродни для нас жажде алкоголика, который хотел бы, чтобы кто-то запретил ему пить и действительно вывел из запоя. Поскольку всё наше общество находится в состоянии криминального и коррупционного запоя, который развивается по классической схеме «злое, которое не хочу, делаю, а доброго, которого хочу, не делаю», то взыскание этой власти — объективно очень серьезное. Это главное взыскание нашего времени.

Вместо этого, нам всё время, под разными псевдонимами и оправданиями, подсовывают что-то другое. Прежде всего: вместо права — силу, которая оборачивается слабостью.

То поражение, которое наше общество потерпело на Манежной, с обеих сторон потерпело, связано именно с тем, что вместо сильной силы, основанной на праве мы вновь получили слабую силу, основанную на силе. В данном случае сила толпы оказалась сильнее силы власти. В данном случае сила толпы требовала справедливости. Еще какое-то время это так работать и будет. Потому что размер толпы будет нарастать, а на пути ей будут попадаться те, кого надо было раздавить. Причем за дело раздавить — убийцы, беспредельщики, мафиози и т.д. Но сила основанная на силе силой не является — как я уже сказал. Через некоторое время и эта сила предпочтет «договариваться» с теми, кто может причинить ей вред и начнет питаться слабыми. Она будет рвать не тех, кого надо порвать по совести, а тех, на кого укажут и кого будет безопасно порвать. И все «гуманистические» истории о судах линча, об охотах на ведьм, о «распни его, распни», о чаше с цикутой, о «сентябрьских убийствах» — из арсенала либерально-гуманистической пропаганды перекочуют в нашу повседневность. Это случится не сегодня, но совсем уже скоро — послезавтра. И как только это случится, немного потеснившиеся ради этой толпы другие сильные — начальники и чиновники, бандиты и абреки, почувствуют себя в безопасности.

Поэтому радоваться данному успеху толпы у меня не получается. Я предпочел бы увидеть другое. Я предпочел бы увидеть силу, основанную на праве. Правоохранительную систему, которая без всяких запинок берет в оборот и доводит до суда и заключения дело всех убийц, с математической точностью устанавливает обстоятельства происшедшего и меру вины каждого. Правоохранительную систему, которая без всяких разговоров надевает наручники на тех, кто приходит к ней требовать освободить абреков «ато зарэжем, а так дэнэг дадим». Правоохранительную систему, которая мгновенно снимает погоны и убирает за решетку тех, кто все-таки решается уступить абрекам. И правоохранительную систему, для которой именно поэтому абсолютно не западло в несколько минут рассеять бесчинствующую толпу. Не западло именно потому, что у нее есть чувство исполненного долга — она уже сделала всё, что было справедливого в требованиях этой толпы, а потому может смело игнорировать требования несправедливые. Такая система действительно достойна была бы лаврового венка и похвалы в веках. И не один разумный человек не упрекнул бы её за то, что она спросит за каждый разбитый в метро плафон.

Насколько виденное и слышанное нами мычание похоже на этот идеальный образ — судите сами. Оно настолько непохоже, оно настолько безупречно сочетает лживость и трусость, что вопрос о моральном праве разгонять бесчинствующую толпу, которая, однако, пришла под лозунгами справедливости, сам собой отпадает. Отпадает настолько, что сами субъекты законности и правопорядка это понимают и идут договариваться с толпой уже после жестокой драки. Эти переговоры — не торжество «русской силы», как решат многие, а закономерный финал того краха правопорядка, который произошел в тот момент, когда были отпущены убийцы.

Сейчас, конечно, будут попытки этот правопорядок восстановить. Но предприниматься они будут, разумеется, с неправильной стороны. То есть нашу вертикаль будут опять эрегировать на «твердость перед лицом беспорядков», ей опять будут ударно вкачивать тестостерон, чтобы она была «сильной несмотря ни на что». Её опять будут кормить людьми и натаскивать на кровь. Но пройдет несколько лет, а может даже и меньше, как она опять спасует перед толпой. Сила основанная на силе является слабой. И толпа, как мы уже сказали, по прежнему остается единственной силой. Силой, заменяющей собой право.

Двигаться, конечно, следовало бы в другом направлении. Направлении создания правоохранительной системы основанной, вот оксюморон, на праве. Натаскивать её находить убийц. Вбивать в нё рефлекторную ненависть ко всякому, кто «берет», «принимает» и «подносит». Рассматривать как героя того и только того, кто исполнял свой долг вне зависимости от какого-либо внешнего и внутреннего давления. Конечно, в нынешних обстоятельствах, чтобы создать такую систему нужно вырастить расу сверхчеловеков. Но, в определенном смысле, создание каждой мало-мальски продвинутой социальной структуры требует такого выращивания сверхчеловека. В любом случае это реально единственный путь возвращения на рельсы справедливости и законности с которых так давно сошла Россия, что мы уже почти и не помним — как это. Альтернативой окажется только власть толпы как недолговечный, но сильный наркотик.