Крепостное право в России до сих пор не отменено

150 лет намерению властей сделать народ наконец-то свободным

19 февраля Россия отмечает 150-летие «освобождения крестьян». Пишем этот термин в кавычках – сразу по нескольким причинам. Во-первых, в этот день далекого уже 1861 года состоялась не единовременная «отмена крепостного права», а всего лишь подписание целого пакета документов, эту отмену регламентирующую. Во-вторых, прочитав в меру своего разумения царский манифест, даровавший крестьянам личную свободу, почти никто из многомиллионного сословия мужиков освобожденным себя не почувствовал.

А последняя – и главная – причина, вынуждающая заключить александровское «освобождение крестьян» в кавычки, состоит в том, что в 1861 году никто и никого на самом деле не освободил. Скажем больше: и по букве, и по духу александровских установлений мы до сих пор живем при крепостном праве. Класс землевладельцев слинял в 1917-м и вернулся в 1991-м году – но положение российского землепашца с 1861 года изменилось на удивление мало.

В стране, где относительно небольшая часть земель необычайно плодородна, а остальная потрясающе неудобна для какого-либо хозяйствования; где уровень социальной культуры и простой грамотности людей на земле из-за малой информационной связности намного ниже «среднего по эпохе» — с крестьянами, «солью земли» и ее единственными оплодотворителями, государство и высшие классы играют в вершки и корешки, подобно наперсточникам. И крестьяне всегда оказываются в проигрыше.

Крестьянская реформа, как известно, началась подготовкой сразу после вступления Александра II на престол. Это была такая своеобразная «перестройка», она же «модернизация». Свобода лучше, чем несвобода – решил, при поддержке либерального дворянства, Александр и начал с образования в 1857 году Секретного комитета «для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян». Тайным этот комитет был недолго, и уже в начале 1858 г. появился открытый Главный комитет по крестьянскому делу.

Подготовка реформа велась, удивительным образом, по сетевому, а не централизованному, принципу: существовали губернские комитеты, которые занялись разработкой проектов крестьянской реформы, рассматриваемых Редакционными комиссиями. Около полутора лет ушло на разработку собственно проектов, остальное время император и приближенные к нему авторы реформы «утрясали» ее, минимизируя потенциальные конфликты и стремясь учесть пожелания «опоры престола» — дворянства.

В том, что из всех сословий государь больше всего опасался обидеть дворян, есть не только примитивная логика «порадеть родному человечку» — мол, многие из дворян были в родне с царствующим домом. Нет, дело скорее было в том, что до наступления эпохи массового человека (а к 1861 году она и в Европе-то лишь проблесками начиналась, в России и вовсе до нее было несколько десятилетий) немногочисленное дворянство было и полезнее, и опаснее для престола, чем массы простолюдинов. В самом деле, после закрепления сословий петровской Табелью о рангах даже крупнейшее крестьянское восстание – Пугачевщина – угрожало престолу куда меньше, чем любой из дворцовых гвардейских переворотов, начиная с «затейки верховников» и кончая 14 декабря 1825 года.

Но, так или иначе, получив некоторое подобие согласия от дворянства (с большим, очень большим скрипом получив!), 19 февраля 1861 г. в Петербурге Александр II подписал Манифест об отмене крепостного права и «Положения о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости», состоящие из 17 законодательных актов. Показательно, что опубликованы эти документы были только 5 марта в Москве и с 7 марта по 2 апреля – в Петербурге. Задержка в публикации была вызвана необходимостью принять срочные меры против возможных мятежей: правительство произвело передислокацию войск, командировало на места лиц императорской свиты, издало обращение Синода и т.д.

Основным документом, который зачитывался (как в Средневековье) вслух крестьянам, был императорский манифест, полный текст которого, как тогда замечали самые разные люди, крестьянам был непонятен, а образованному сословию, даже безземельному – просто не понравился. Интеллигенции этот документ, авторства московского митрополита Филарета, казался дурным переводом с французского.

«В силу означенных новых положений, крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей», — вот ключевая фраза документа. Обратим внимание на оговорку – «в свое время», она крайне важна. Немедленная, шоковая реформа была бы слишком тяжела для помещиков или несправедлива для крестьян, это вызвало бы социальный взрыв. Поэтому правительство выбрало проверенную тактику: всё делать постепенно, отрубая кошачий хвост по частям.

«Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности, в постоянное пользование усадебную их оседлость и сверх того, для обеспечения быта их и исполнения обязанностей их пред правительством, определенное в положениях количество полевой земли и других угодий». Неконкретность этой формулировки – какая знакомая неконкретность любого современного «рамочного» закона! – дала сохраняющим все рычаги влияния на ситуацию землевладельцам возможность развернуть реформу так, чтобы она прошла именно и почти исключительно за счет крестьян.

«Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за cиe обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в положениях повинности. В сем состоянии, которое есть переходное, крестьяне именуются временнообязанными». Нет ничего постояннее «временных» и «переходных» статусов: по целому ряду причин, о которых ниже, положение временнообязанных сохранилось не на год и не на два, а на несколько десятилетий и было отменено окончательно лишь в самые последние годы XIX века. А в Армении и Грузии люди с таким статусом ходили до самого 1917 года…

«Вместе с тем им дается право выкупать усадебную их оседлость, а с согласия помещиков они могут приобретать в собственность полевые земли и другие угодья, отведенные им в постоянное пользование. С таковым приобретением в собственность определенного количества земли крестьяне освободятся от обязанностей к помещикам по выкупленной земле и вступят в решительное состояние свободных крестьян-собственников». Разумеется, выкупные цены почти во всех регионах помещики установили выше рыночных – они были заинтересованы в сохранении зависимости крестьян, для которых допускалась как «временная мера» даже барщина. Да, множеству наиболее крепких и богатых крестьян удалось не только выкупить землю, но и стать настоящими капиталистами (позже их назовут «кулаками»). Однако в целом государство и помещики максимально затрудняли такой выкуп (политика, вполне сравнимая с современными действиями правительства Москвы, которое избегает оформления собственности ТСЖ на землю под многоэтажками).

Казалось бы, раз землю под домами крестьянам в пользование давали и без обязательств, а полевые угодья предлагались на невыгодных условиях – можно было и уйти в город, став наемным рабочим, ремесленником, извозчиком. Однако и с этим было не так просто: отказаться от своего надела можно было лишь через 9 лет после реформы – а до истечения этого срока крестьянин должен был почти что по-старому выплачивать арендную плату или выкупные проценты либо работать на барина. Характерно, что эта норма прописана была не в самом манифесте, а в Положении – то есть, по сути, «мелким шрифтом в подзаконном акте».

Не менее характерно, что дворовые – то есть те крепостные, что не работали на земле, а были прислугой у землевладельцев – уже через 2 года после подписания манифеста получали полную свободу и набор полагающихся бывшим крепостным льгот. Однако эта полная свобода для молодых дворовых вылилась в сохранение статус кво (куда идти лакею, получившему свободу? На рынок труда лакеев, разумеется!), а для стариков – в потерю работы, подчас крыши над головой и смысла жизни. Впрочем, чаще всего приличные помещики оставляли своих почти родных «Фирсов» доживать век под боком, на каком-то символическом контракте.

«Существующий доныне в помещичьих имениях порядок должен быть сохранен дотоле, когда, по совершении надлежащих приготовлений, открыт будет новый порядок». Фраза, которой в России на взлете убивается почти любая решительная реформа. Да, это правильное положение, но учитывая, что «новый порядок» не будет открыт, скорее всего, никогда – одной такой фразой легко перечеркнуть всё вышенаписанное.

В тексте манифеста подчеркивается, что именно дворяне добровольно сложили с себя владение душами. «Ожидаем несомненно, что оно (дворянское сословие – «СП») также благородно употребит дальнейшее тщание к приведению в исполнение новых положений в добром порядке, в духе мира и доброжелательства и что каждый владелец довершит в пределах своего имения великий гражданский подвиг всего сословия, устроив быт водворенных на его земле крестьян и его дворовых людей на выгодных для обеих сторон условиях, и тем даст сельскому населению добрый пример и поощрение к точному и добросовестному исполнению государственных постановлений». Иными словами, правительство вообще и император в частности не планировали заставлять землевладельцев проявлять социальную сознательность. Дворян лишь просили слегка «подвинуться», поделиться землей. Понятно, что в условиях, когда большинство землевладельцев жили «в обрез», не откладывая накопления, а влезая в долги в расчете на имущественную ренту – желающих ради высокой идеи приблизиться к банкротству находилось немного.

Правда, в манифесте планировалось, что государство будет способствовать выкупу крестьянских земель, списывая долги помещиков и выдавая крестьянам ссуды:

«Для удобнейшего же приведения в действие тех соглашений между владельцами и крестьянами, по которым сии будут приобретать в собственность вместе с усадьбами и полевые угодья, от правительства будут оказаны пособия, на основании особых правил, выдачею ссуд и переводом лежащих на имениях долгов».

Дворян невозможно было заставить отдать земли не только по экономическим или сословным, но и по юридическим основаниям: это означало бы внеправовую экспроприацию, а оснований для нее не было. Собственность священна, и земли помещиков никак нельзя отнимать без вознаграждения или добровольной уступки, — так решил император и другие авторы реформы.

«И теперь с надеждою ожидаем, что крепостные люди при открывающейся для них новой будущности поймут и с благодарностию примут важное пожертвование, сделанное благородным дворянством для улучшения их быта, — было написано в манифесте. — Они вразумятся, что, получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они становятся обязанными пред обществом и пред самими собою благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав. Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством закона. Довольство приобретается и увеличивается не иначе как неослабным трудом, благоразумным употреблением сил и средств, строгою бережливостию и вообще честною в страхе Божием жизнию».

Напомним, что недоговорки в манифесте, нарочитое «постепенство» во внедрении реформы и даже «спецоперации» по защите от возможных мятежей не помогли. Правда, из-под контроля выходили не столько дворяне, которых боялось правительство, сколько мужики, которых боялись меньше. В течение одного только 1861 года по стране прокатилось несколько десятков крестьянских восстаний, самыми крупными из которых стали Бездненское (Казанская губерния) и Кандеевское (Пензенская губерния). В восстаниях апреля «освободительного» года приняли участие десятки тысяч крестьян, а подавили их максимально жестко, расстреляв толпу и казнив зачинщиков.

В пакете законов об «освобождении крестьян» действительно было немало возмутительных, с точки зрения интересов крестьянства, моментов. Это было неизбежно, повторимся, потому что «прокрестьянский» уклон грозил государству либо дворянским возмущением (почти гарантированный и потенциально успешный повтор 1825 года), либо экономическим крахом, если бы правительство попыталось решить земельный вопрос не за счет помещиков, а за счет казны, выкупая для крестьян земли. Между тем, высшие чиновники и императорская семья вовсе не хотели обижать ни дворян, ни самих себя.

Поэтому в законы были «зашиты» многочисленные хитрости, облегчающие жизнь помещикам и затрудняющие – крестьянам. Главной из таких хитростей был перерасчет земельных наделов: был установлен максимальный и минимальный выкупной земельный «пай» для крестьян (аналогично недавней реформе 1990-х при распаде колхозов). В среднем по стране надел крестьянина составил 3,3 десятины (1 десятина = 1,09 га) на мужчину. При этом в виде исключения разрешалось помещику уменьшать наделы меньше минимума, если иначе серьезно страдали его интересы, а выше максимума крестьянам давать отнюдь не разрешалось. Поскольку «конфликтные комиссии» на местах также, по Положениям, составлялись из числа дворян, «отрезки» земли от крестьянских наделов стали повсеместной практикой.

При этом землевладельцы, неплохо разбиравшиеся в сельском хозяйстве и собственной выгоде, старались оставить себе (и задорого сдавать в аренду мужикам) самые ценные, необходимые участки земли – скотопрогоны, водопои, сенокосы. В наделы же крестьянам часто выделялись как раз неудобные земли. Вот какими увидел правительственный ревизор К. Меккер крестьянские наделы в селениях Галибице-Немчиновской волости на Псковщине: «В наделы крестьян включены под именем выгонов и дровяного леса совершенно непроизводительные земли, как то: кустарники по болоту, изреженные и сплошь вырубленные лесные пространства, а более всего — торфяники, иногда покрытые одними кочками и растениями, как, например, багульник и тому подобными травами, не употребляемыми скотом в пищу».

Кое-где помещики практиковали настоящие «подставы»: например, при «чересполосице», когда клин помещичьей земли врезается в деревенское общинное пастбище, скотина неизбежно будет заходить на барский участок и подводить мужиков под ощутимые штрафы в пользу помещика. «При строгости установленного помещиком надзора за границами селений, расположенных среди его земель, с целью захватывания крестьянского скота во время пастьбы, — писал Меккер, — эти устроенные в наделах западни и ловушки доводят крестьян до окончательного разорения».

Многое зависело и от региона: если в Курской губернии помещики делились со своими бывшими крепостными крайне скупо (плодородный чернозем – что нефтяная вышка!), то землевладельцы в Московской, Владимирской губерниях старались, напротив, сбыть землю по максимуму, получив деньги с мужиков, которые охотно получали участки и оплачивали их из доходов с промысла.

Но, еще раз повторимся, не эти законодательные «закладки» вызвали возмущение крестьян весной 1861 года – о них мужики всё поняли только через пару лет новой жизни. Поначалу же всех нутряно, основательно возмутил сам факт того, что освобождение крестьян не сопровождалось «бесплатной приватизацией» их наделов. Многие подозревали, что изначально царь-батюшка дал крестьянам «настоящую волю», а злонамеренные «посредники» из дворянства реформы извратили. То есть, как и в наши дни, общественное возмущение, как правило, обращается не на действительно опасные решения, а на несколько иррациональные вещи. Для того же, чтобы оценить реальную опасность тех или иных реформ, массе крестьянства – как и нынешним россиянам – не хватает навыков работы с информацией.

Не хватало крестьянам и некоторых других вещей: прежде всего финансовой дисциплины и навыков самоорганизации. Только эти качества могли бы позволить земледельцам массово выкупать свои наделы у помещиков в сжатые сроки – но они отсутствовали. Государство же не вложилось в земское образование, как оно сделало это позже, а прекраснодушно сделало «ядрами кристаллизации» деревенских общин самих помещиков. Помещик, исходя из Положений, являлся «попечителем» сельского общества Временнообязанных крестьян, получал в нём права вотчинной полиции, мог требовать смены сельского старосты и других лиц сельской администрации.

При этом с трудом разбиравшиеся в законах крестьяне воспринимали всё очень настороженно. В частности, очень многие верили, что через несколько лет после начала реформы крестьян все же наделят землей – за исключением тех, кто подписал «временнообязанные» уставные грамоты с помещиками. «Подпись нас опять прикрепит», — опасались мужики. Поэтому большинство крестьян стремились как можно дольше эти грамоты не подписывать, надеясь на «настоящую волю».

В результате число временнообязанных в России снижалось совсем не теми темпами, которых ожидал император. К 19 февраля 1870 года перешли на выкуп 66,59% временнообязанных крестьян, сообщала энциклопедия Брокгауза и Ефрона. К 1 января 1881 года из 10 млн. 169 тысяч 725 ревизских душ бывших помещичьих крестьян насчитывалось 1 млн. 552 тысячи 403 (15,3%) временнообязанных крестьян. Наибольшее число временнообязанных крестьян находилось в Ставропольской (68,4%), Астраханской (64,4%) и Курской (48,7%) губерниях; наименьшее — в Оренбургской (1%), Харьковской (2,3%), Херсонской (5,2%) губерниях.

Что касается выкупа, то с ним крестьяне решительно не справлялись: лишь в январе 1881 года был издан указ об обязательном выкупе наделов до 1883 года. Однако и тут процесс затянулся: всего к 1 января 1895 г. было утверждено 124 тысячи выкупных сделок, по которым перешло на выкуп 9 млн. 159 тысяч душ в районах с общинным и 110 тысяч домохозяев в районах с подворным земледелием. Около 80% выкупных сделок были обязательными.

Отметим, что, не дав крестьянам нужного для распоряжения землей образования, государство взамен укрепило «фирменную» российскую общинность. Дело в том, что все соглашения по земле помещики заключали не с отдельными крестьянами, а с «миром», т.е. с сельским обществом из всех крестьян того или иного помещика (если в обществе было 1000 душ, то со всеми вместе). Так закреплялась круговая порука и ответственность всего «мира» за каждого крестьянина и за его повинности.

Выгодоприобретателем от крестьянской реформы во всех отношениях оказалось государство. Не говоря о том, что в лице освобожденного крестьянства на государственные и полугосударственные предприятия хлынуло море дешевой рабочей силы, казна нажилась на реформе и в чисто финансовом смысле. Роль посредника между крестьянами и помещиками по выкупу взяло на себя государство, которое и нажилось на выкупной операции. Крестьянин выплачивал помещику немедленно 20% выкупной суммы, а остальные 80% вносило за крестьян государство (это и была выкупная ссуда, которую крестьяне как бы брали в долг у государства). Операция по возвращению долга растягивалась на 49 лет с выплатой ежегодно 6% выкупной суммы. Стало быть, крестьяне должны были уплатить 294% выкупной ссуды. Лишь с 1906 г. (в обстановке первой российской революции) уплата выкупных платежей была прекращена. К тому времени бывшие помещичьи крестьяне внесли 1 млрд. 570 млн. руб. выкупа — за землю, которая стоила 544 млн. руб., т.е. в 3 раза больше!

Особое положение об удельных крестьянах принято было 26 июня 1863 г. «Первый русский помещик» — царь тоже не захотел вернуть землю крестьянам бесплатно. Удельные крестьяне выкупали свою землю на тех же условиях (путем капитализации из 6% оброка), что и крестьяне помещичьи; только удельные были переведены на обязательный выкуп не через 20 лет, как помещичьи, а через 2 года. Не обошлось освобождение удельных крестьян и без отрезков, хотя и несколько меньших, чем у помещичьих крестьян (10,5% от общей площади крестьянских угодий). В среднем удельные крестьяне получили по 4,8 десятины на ревизскую душу.

Еще позднее, 24 июня 1866 г., «Положения 19 февраля» были распространены на государственных крестьян, которые считались лично свободными, но платили в казну феодальную ренту (оброчную подать). Все они (а их было 19 млн.) сохранили за собой земли, находившиеся в их пользовании, и могли по своему желанию либо, как прежде, платить оброчную подать государству, либо заключить с казной выкупную сделку при условии единовременного взноса такого капитала, проценты с которого равнялись бы в сумме оброчной подати. Средний размер наделов государственных крестьян составил 5,9 десятины — больше, чем у крестьян помещичьих и удельных.

Учитывая, что окончательно статус вольного человека бывшие крепостные, по царскому манифесту, получали лишь после расчета с землевладельцами – а этот расчет был крайне затруднен и, по сути, доступен лишь самым предприимчивым из крестьян – к 1917 году большинство населения России, как и полувеком ранее, оставались зависимыми. Просто зависимость эта была более модерновой, «монетизированной», как теперь бы сказали. Но сама зависимость никуда не девалась – сильные мира сего (уже не обязательно из дворянства) продолжали держать крестьян (и земледельцев, и рабочих) на коротком поводке.

Советская власть принесла – тоже не освобождение, но национализацию зависимых сословий. После краткого времени экономической и политической вольницы 1920-х, при Сталине всё вернулось на круги своя – разве что вместо экономической удавки государству было удобнее пользоваться полицейской. «Выкупиться», стать вольным человеком и выписаться из «подлого сословия» — стало несколько доступнее, но всего лишь несколько: в вольные профессии ученых, инженеров, врачей брали все же только способных.

А вот после Сталина зависимые сословия в СССР как будто действительно стали вольными. Почти всеобщее высшее образование, либерализация паспортного режима и вообще – урбанизация вкупе с провозглашением всеобщего права на труд – всё это как будто действительно приближало коммунизм. Но – по тем или иным причинам не сложилось, и к 1990-м всё вернулось на круги своя.

(При этом не стоит забывать, что частичное открепление крестьян от земли — их паспортизация — началась только при Хрущёве — до этого землю без разрешения начальства покидать было нельзя: за такую вольницу было положено на первый раз административное наказание, за повторный случай — уголовное. Массово же паспорта колхозникам начали выдавать только в 1974 году, и этот процесс растянулся на 15 лет — последние крестьяне стали фактически лично свободными лишь в 1989 году).

И в наши дни в России есть многомиллионная армия зависимых граждан, «подлого сословия». Это крестьяне, получившие личную свободу продать земельный пай и уехать в город, но зависящие в своей работе от посредников с их грабительскими ценами. Это жители ведомственных многоэтажек, которых владельцы заводов и региональные власти поставили в кабальную зависимость от единственной жилплощади. Это офицеры, так же привязанные «за квартиру» — вдумаемся, армия стала зависимым, закабаленным сословием, может, в этом и причина слабости нынешних вооруженных сил? Это не разобравшиеся в условиях потребительских кредитов люди, выплачивающие за мобильники и холодильники двойную цену.

Наконец, это все мы, вынужденные платить за коммунальные услуги, здравоохранение, образование – ту цену, которую нам назначат. Без всякого рынка или там конкуренции. Ведь, если разобраться, это тоже кабальные обязательства.

А значит – много еще в России людей, которые так и не подпали под манифест Александра Освободителя и не стали экономически самостоятельными. То есть истинно свободными. Крепостное право в России продолжается.