С каким настроем, внешним видом и повадками не стоит выезжать из города Москвы.
Вот и отшумели страсти по смешному, в общем-то, нововведению — так называемому «кодексу москвича». Отсмеялись те, кому было весело, по поводу того, что в городе Москве неформатно расхаживать в национальных одеждах по улицам, резать во дворе баранов и жарить шашлык на балконе.
Ясно, что все это весьма условно и необязательно. Вот мой приятель регулярно летом на балконе делает фондю. И ничего, москвич в четвёртом поколении. А где заканчивается фондю и начинается шашлык? Никто не проведет чёткую грань.
В Москве я как московский краевед должен быть улыбчивым, поджарым, одеваться аккуратно, но неброско, подрабатывать экскурсиями и разрабатывать какую-нибудь узкопрофильную научную тему. В Светлогорске я как Лёша Митрофанов не должен ничего и никому.
Светлогорск как Москва
Тем не менее москвич нередко, выезжая за пределы своего богоспасаемого города, сам нарушает некие неписаные кодексы. Я был впервые в этом уличен в 1986 году в поезде Ташкент—Москва. Было жарко, и хотелось пить. В нашем вагоне титан не работал. Я пошел в соседний.
У титана стоял проводник. А я был по жаре с голым торсом и в шортах — для москвича вполне приемлемый формат, когда жара под сорок градусов.
— Ты зачем мой вагон трусы пришёл? — возмущённо спросил проводник.
— За водой, — ответил я.
— Иди свой вагон. Одень свой брук. Одень свой майка. И приходи.
Тут-то до меня дошло, что все узбеки, то есть представители статусной нации этого поезда, были одеты совершенно одинаково: в синие треники с провисшими коленями и белые майки-алкоголички. Все, включая, собственно, проводника. Я был для них словно дворовый резатель баранов для московского интеллигента. И проводник меня воспитывал.
С тех пор я нарушал чужие кодексы неоднократно. И со временем вроде бы научился этого не делать. Или, по крайней мере, делать не так часто. А ведь для того, чтобы попасть в иное культурное пространство, москвичу, питерцу или жителю иного миллионника ехать в Ташкент необязательно. Достаточно лишь удалиться на несколько десятков километров от своей кольцевой дороги (а она практически у каждого города-миллионника имеется).
* * *
После случая в узбекском поезде я стал стараться выглядеть как местный. Пытался подражать акценту. Учил местный сленг (в первую очередь, конечно же, топографический — бесчисленные «уголки», «ступеньки», «пожарки» и «тычки»). Вникал для поддержания разговора в местную финансово-политическую специфику (кто мэр, кто губернатор, кого любят, кого нет).
Всё закончилось в 2001 году. В городе Иванове. Обнаружив, что забыл в Москве зубную щётку, отправился на поиски этого нужного девайса. Зашёл во вполне современный и на вид достаточно московский парфюмерный магазин самообслуживания. Выбрал щётку. Подошел к кассе.
— Вы откуда? — спросила у меня кассирша.
— Из Москвы, — ответил я, слегка опешив. — А как вы догадались, что я вообще откуда-то?
Кассирша задумалась. Капитально задумалась, секунд где-то на десять. И сказала:
— Наши мужчины выглядят по-другому.
По сути, вынесла мне приговор. Пятнадцать лет упорного труда она отправила прямой дорогой псу под хвост. Я понял, что не стану местным ни для кого и никогда (исключение — очень крупные, а также курортные города, где всякой твари по паре).
Причина вскоре выяснилась. Это взгляд. Взгляд москвича — явление особенное. Он может быть добрым, обиженным, участливым, ласковым, гневным. Но всегда в нём будет угадываться этакое исследовательское любопытства. Дескать, ну-ну, поглядим, как это вы тут живёте. Это не снисходительность, и в этом может вообще не быть высокомерия. Это может быть на самом деле очень даже пиететный и комплиментный взгляд. Так, например, учёный, глядя в микроскоп, может чистосердечно полагать, что организмы, за которыми он наблюдает, гораздо совершеннее, мудрее, благороднее и чище нравственно, чем люди. Но он от этого не перестанет быть учёным, заглядывающим в микроскоп.
Можно долго и безрезультатно думать о причинах этого явления. Возможно, дело в том, что жители Москвы гораздо меньше знают о провинции, чем жители провинции о Москве — они и ездят сюда чаще, да и по телевизору Москву показывают больше. Или же москвича сама жизнь в городе Москве сделала более пытливым. Неизвестно. Да и, в общем-то, неважно.
* * *
Итак, если ты москвич, то будь готов. Тебя, во-первых, сразу вычислят, а во-вторых, несколько ущемят в правах. Ущемят, конечно, не физически, если совсем не зарываться. Ущемят морально-нравственно-этически. А к чему-нибудь, напротив, отнесутся снисходительно.
Не так давно я обсуждал генплан развития Москвы с одним моим приятелем, весьма неглупым человеком.
— Я считаю, что главное в городе — соразмерность, — не без пафоса заявил я.
— Соразмерность кому? — наивно спросил мой приятель.
И мне пришлось задуматься.
Город для фриков
Москвич, к примеру, не имеет права ничего критиковать и, по большому счёту, требовать. Однажды в городе Орле в гостиничном дворе ночью пищал автомобиль. То есть у него так была сигнализация настроена — раз в несколько минут она издавала мерзкое и очень громкое попискивание. То ли владельцу этого автомобиля так было спокойнее, то ли там что испортилось — не знаю. Я несколько раз звонил на ресепшен и то умолял, то требовал, чтобы приняли какие-нибудь меры. Мне отвечали каждый раз, что я один на всю гостиницу такой капризный, потому что москвич. А нормальные люди спокойненько спят.
Подозреваю, что если бы, к примеру, постоялец из Орловской области тоже не смог бы спать и позвонил бы на ресепшен, то ему бы не поставили в вину, что он из Мценска или Болхова. Но ежели москвич, то тут причинно-следственная связь крепка.
А может быть, и впрямь истинный житель «регионов» (это слово появилось в девяностые из ложной политкорректности, когда вдруг в замечательном слове «провинция» увидели вовсе не существующую в нём уничижительную составляющую) должен поступить иначе? Либо терпеть, либо уж выйти и бейсбольной битой превратить чужую, но невыносимую собственность в металлический фарш?
Есть в провинциальном сознании ещё один пунктик, странный для москвича. Житель провинции имеет право негативно отзываться и о своём городе, и о столице. А столичный житель — только о столице. Если он вдруг примется выражать перед тамбовскими жителями свое недовольство Тамбовом, то лишь подтвердит прописную истину: все москвичи — снобы. Тамбовец же способен крыть Москву и москвичей последними словами — и от этого чудесным образом не делается снобом. Почему так происходит? Совершенно непонятно. Но это факт.
В принципе не рекомендуется в российских городах фотографировать что-нибудь не открыточное. Собор — пожалуйста. Старинные ряды — пожалуйста. А лужу во всю площадь — нет. Поскольку через эту лужу москвич из простого москвича превратится в москвича, приехавшего специально в поисках чернухи.
Не стоит умиляться и провинциальной стариной. Этими покосившимися старенькими домиками, замшелыми памятниками архитектуры. Но здесь-то как раз всё понятно. Для заехавшей в провинцию столичной штучки это колорит, который так и просится, чтобы его сфотографировали. А для жителя домика это протекающие трубы, угольное отопление, грибок на стенах и отсутствие канализации. Он не задумываясь променяет этот памятник архитектуры на заурядное типовое жильё и будет тысячу раз прав.
Москвичи любят ходить в кафе. Даже в Москве, где эти самые кафе довольно дороги. А тем более в провинции, где всё дешевле раза в полтора.
Но там и заработки меньше, и притом не в полтора раза, а в три. Соответственно, для жителей условного Тамбова эти дешёвые кафе в два раза недоступнее, чем московские кафе для москвича. Неудивительно, что если москвич, будучи в провинции, предложит своему провинциальному знакомому поужинать в каком-нибудь пусть и не слишком пафосном, но всё же заведении с официантами, провинциал может решить, что этот ужин — за счет приглашающего. Будучи тоже, в общем, в своем праве — он такие траты не планировал. А сидеть с несчастной кружкой пива, глядя, как москвич уписывает разносолы, не планировал тем более.
Впрочем, бывают исключения. Если за столиком сидят три полных дамы средних лет в черных костюмах с блёстками и «на причёске», то они запросто могут предложить какому-нибудь одинокому командированному присоединиться к их компании. И это никакая не разводка — вероятнее всего, «гуляет бухгалтерия» какой-нибудь небедной фирмы, и дамы за командированного могут даже сами заплатить — им просто хочется мужчину за столом.
Впрочем, в провинции гораздо больше принято ходить друг к другу в гости.
Кстати, москвичу при всём при этом многое прощается. Он, к примеру, может щеголять на главной улице в цветастых шортах. В отличие от местных жителей, которые предпочитают брюки — пусть спортивные, но тёмные. А с москвича-то что взять? Инопланетянин — он и есть инопланетянин.
