У Эстонии нет диалога с прошлым. В отличие от некоторых иных народов, мы не можем, например, вести диалог с мыслителями средневековья на национальном уровне. Однако у нас все же есть накопленные за 160 лет материалы эстонских мыслителей и мастеров пера. Это значительно больше, чем тот исторический автопортрет, сформировавшийся у нас на сегодняшний день, где присутствует только Вторая мировая война и период оккупации.
И дело не в том, что у нас некое злобное правительство, которое делает все для того, чтобы скрыть и засекретить всю информацию, способную подорвать официальную императиву. Нет, эти материалы открыты и доступны.
И если бы у нас была возможность провести диалог с давними крупными национальными эстонскими мыслителями, то он бы содержал немало интересного.
Русский в истории мышления Эстонии не всегда отождествлялся как некий неопределенный получеловека, вызывающий лишь отвращение. Русский не всегда был диким азиатом, угрожающим «высокой культурной европейскости» эстонца.
Были времена, когда эстонцы, в наивысшие моменты урало-алтайской теории, сами называли себя азиатами и тем самым противопоставляли себя германскости. Это было иное время, когда эстонцы боролись с балтийскими немцами за эмансипацию. Но это время дает и немало интересных моментов для размышления.
Например, Юхан Луйга написал опус о Лембиту (герой эстонского национального эпоса – Х.С.) как о союзнике Новгорода. Или точнее о Новгороде как союзнике Лембиту. Ведь Новгород наполовину угорский. И вообще, когда-то в мире мышления эстонцев русский был более близок к уграм, чем немец или европеец.
Были и времена, когда балтийские немцы со страхом смотрели на эстонцев и опасались, что те сотрудничают с центральной властью русских и получают оттуда свои пропагандистские идеи.
Кстати, это было и время, когда эстонские и русские партии создавали союзы в городских управах против балтийских немцев.
На крючке у Сталина
Сейчас у нас русский нечто вроде получеловека, в статусе дикаря. Могут, правда, сказать: посмотрите, что они сделали нам во Второй мировой войне и после нее. Но это был тоталитаризм, когда человека превратили в бесполезный ресурс, существовавший лишь для поддержания высшей партийной верхушки. Но Сталин даже ее держал на поводке. Жена Молотова сидела в тюремном лагере и так далее.
Советский союз был тогда своеобразным извращенным феодальным обществом, в котором много говорили об эмансипации низших классов, но которое стало еще более феодальным, чем сам феодализм.
Русский был такой же жертвой сталинизма, как и эстонец. И на своей родине он ощущал все это еще сильнее, чем эстонец. Русский был вынужден выносить Сталина на 16-20 лет дольше, чем эстонец.
Эстонец зачастую воспринимал русского как человека с более низкой культурой. «Русский только болтает, разбрасывает мусор, грызет семечки и вообще некультурен». Да?
Здесь хотелось бы бросить взгляд на эстонскую «колоду». Если посмотреть за пределы Таллина, то порой кажется, что там нет ничего иного, кроме машин, тупости и дурости.
Например, недавний случай в Вызу, куда из Раквере приехали два мужика и начали просто избивать людей в местной корчме, после чего отправились спать домой.
И кто хоть немного владеет английским, может полюбопытствовать о точно таких же английских chav. Речь идет о широко распространившейся «субкультуре» пролетариев.
Мы превратились в онемечившихся эстонцев
Один писатель из балтийских немцев сказал как-то, что мы живем на этой земле все вместе – эстонцы, немцы, латыши и русские, но мы почти не знаем друг друга.
Мы живем помимо мимо друг друга. Когда-то они, балтийские немцы, сами создали такую ситуацию. Они сами создали все условия для того, чтобы сохранялось такое раздробленное общество. И этот же созданный ими порядок стал губительным для них самих.
Сейчас, в отличие от наших предшественников, мы воспринимаем балтийских немцев как принесших культуру и делаем на практике все так же, как и они. Но, по меньшей мере, этой жизни помимо друг друга могло бы и не быть.
Нужно знать других и на некоторое время отбросить в сторону предубеждения. Может, это было бы неплохо, и ничего не случится с нашей «европейскостью».
Ведь наша европейскость лишь представление и иллюзия о Европе, которой на деле больше не существует. И следует жить ради тех вещей, которые есть.
