На кабана

Мне не раз приходилось читать про охоты на кабанов. В рассказах этих охота представлялась обычно целым событием, своего рода сражением с диким и опасным зверем. Растерзанные собаки, охотник, висевший на тоненьком волоске от смерти, свирепый и мужественный противник кабан и прочее.

Делалось обидно: почему мне, участвовавшему во многих охотах, не удалось видеть таких захватывающих картин и испытать столь сильные чувства? Почему наши собаки оставались годами целы и невредимы? Почему наши противники кабаны были позорными трусами, стремившимися и в здоровом, и в подраненном состоянии только унести ноги? И я решил описать, как происходили наши охоты на кабанов в 90-х и 900-х годах в Сочинском округе, Черноморского побережья Кавказа.

На охоту нас отправлялось трое: я, мой приятель и его старший брат — один из лучших местных охотников. Тогдашнее наше вооружение заслуживает описания хотя бы из исторических соображений. Теперешним охотникам трудно поверить, с какими самопалами производилась тогдашняя охота. У старшего брата была «крымка» — военная винтовка « Крнка».

Ствол ее был сильно укорочен, подъемный военный прицел снят и заменен самодельным, постоянным; ложа для облегчения также укорочена и обстругана так, что приклад ее весьма напоминал по форме приклады черкесских кремневок. В результате этих усовершенствований винтовка приобрела донельзя нескладный вид и такой перевес на ствол, что, когда мне приходилось стрелять из нее, я неизменно получал удар по носу, под которым как раз приходился большой палец. Спуск был подпилен до того, что не уступал строгому шнеллеру.

Казенных патронов к «крымке» давно не было, и стрельба производилась круглыми пулями, иногда даже не литыми, а откатанными. Несмотря на свое безобразие, винтовка славилась боем и действительно до полутораста шагов била в охотничьем отношении великолепно. На 200 она уже пошаливала, а дальше действовать почти не отваживалась.

У моего приятеля была шомпольная 6-линейная винтовка, тоже казенного образца и тоже усовершенствованная. Она еще более славилась боем (конечно, в тех же пределах) и являлась предметом зависти многих охотников.

Стрельба из нее требовала знания и искусства: спуск был подпилен до того, что выстрел раздавался от самого легкого прикосновения пальца, а иногда она стреляла и безо всякой причины, сама по себе.

Взводить курок и вскидывать ее надо было умеючи, но приятель мой приспособился и говорил, что лучше его оружия нет на свете.
У меня тогда еще не было винтовки, но из привезенной с собою двустволки я стрелял исключительно пулей, считая стрельбу по зверю картечью или дробью ниже достоинства кавказского охотника.

Спуск левого ствола двустволки был тоже основательно подпилен, и то, что мы друг друга не перестреляли, можно приписать единственно счастливому случаю да нашей инстинктивной осторожности, развившейся вследствие постоянного обращения с такими самострелами.

Сопутствовать нам должны были собаки. Это были два брата — Цезарь и Брут, нечистокровные датские доги, здоровые псы песочного цвета, а также нечистокровный ирландский сеттер Динка.

Братья были собаками в возрасте, а Динка и совсем старуха. На кабанов и медведей они ходили с ранних отроческих лет и, хотя имели немало почетных шрамов, серьезно не страдали ни разу. Несмотря на свою вязкость и отвагу, они были себе на уме и никогда не лезли на рожон, действуя при задержании зверя больше сзади и применяя приемы, совершенно недопустимые в корректной спортивной борьбе.

Гнали собаки с голосом, причем братья обладали глубокими басами, а Динка тоненьким голоском, в котором в минуты особого увлечения звенели тоска и отчаяние. Несмотря на свое звание зверовых собак, все они в обыденной жизни были крайне добродушны и дозволяли форменные издевательства над собой младшему поколению хутора. Динка ходила и по птице, делая стойку, как заправский сеттер.

Всей этой компанией утром в воскресенье мы и отправились в путь.

Дойдя до места, где можно было предполагать наличие кабанов, мы пустили собак и скоро услышали отрывистые взлаивания Динки. Цезарь и Брут еще молчали, но вот и они присоединились, и наконец все трое погнали.

Мы бросились наперерез, разделившись, чтобы с большей надежностью перехватить кабанов. Выйти вовремя удалось только старшему брату, который успел выстрелить, ранив одного из кабанов. Кабан опустил задранный свечкой хвост, что служило у нас верным признаком попадания, но хода почти не сбавил и скрылся с собаками, пошедшими с особым азартом по кровавому следу.

Мы сошлись и стали слушать. Благодаря гористой, пересеченной местности гон то совсем замирал, то раздавался почти рядом, и мне казалось, что зверь и собаки носятся по горам с какой-то сверхъестественной быстротой. Скоро я совсем запутался и был уверен, что собаки угнали кабана за тридевять земель.

— Уйдет кабан, — прошептал я.
— Ничего не уйдет! — ответил приятель. — Они сейчас в Черной Балке. Это недалеко. Ведь верно, Костя?
— Да. Вон за хребтик пошли. В Кривую уйдут.

Вдруг характер голосов собак резко изменился. Это не были уже равномерные, ритмически следовавшие голоса гона. Собаки взбрехивали, лаяли, рычали, и уже мне стало ясно, что зверь остановлен, и остановлен недалеко.

Динка временами отчаянно взвизгивала, увертываясь от поворачивавшегося на нее кабана. Шла возня и суматоха. Кабан не стоял на месте, а пробовал уйти от наседавших собак, но они задерживали его, хватая сзади и принуждая останавливаться и оборачиваться. Кабан сопел и цокал клыками. Колючка хрустела, и высокие хлысты ее, отягченные гроздями ягод, колебались то тут, то там.

Со склона вся колючка была как на ладони, и я мог представить себе, что в ней происходило. Вот кабан остановился, и собаки лаяли на него спереди. Вот он бросился на них, и они рассыпались в стороны, а кабан пошел напролом вперед. Но вот они уже сзади. Возня и сопенье — кабан повернулся, и собаки опять бросились в стороны. Опять попытка кабана уйти, и опять он остановлен.

После одного из поворотов Динка завопила особенно отчаянно.

— Попало, должно быть, Динуське, — сказал мой приятель.

Но попало, должно быть, несильно: сейчас же опять раздался ее звонкий голосок.

— Ну, что ж мы будем делать? — спросил старший брат. — Вы тут сторожите, а я снизу зайду.
— Хитрый Костя! — прошептал мой приятель. — Много мы тут насторожим. Я в колючку полезу, а ты тут побудь.
— Ну ты тоже хитрый. И я полезу.
— Ну нет. Нельзя вдвоем — подстрелим друг друга. Ты лучше здесь, сверху стой. Колючка небольшая, если кабан пойдет, успеешь забежать сбоку, а снизу Костя будет.

Но кабан так метался по колючке, таская за собой собак, что лезть было и бессмысленно, и опасно. Надо было ждать, пока он или выйдет, или устанет, и собаки прижмут его более прочно.
Время шло, и нам делалось скучно.

— Костя! — крикнул мой приятель. — Что будем делать?
— Попробуйте гнать! Орите громче! — послышалось в ответ.

Мы подняли крик, упрекая в трусости кабана и крича ему массу обидных вещей на всех известных нам местных наречиях. Науськиваемые собаки вошли в полный азарт, в колючке слышался сплошной рев и рыдающие вопли Динки. А кабан все не выходил.

Наконец мы устали от крика. Но устал, должно быть, и кабан, все больше и больше стал он останавливаться, только поворачиваясь на месте на наседавших собак. Приятель опять поднял вопрос о путешествии в колючку.

— Костя! — крикнул он. — Я в колючку полезу. Не до вечера же тут с ним крутиться!

Пришлось мне остаться на наблюдательном пункте. Лез приятель осторожно, пользуясь протоптанными звериными тропками, ежеминутно осматриваясь, но у меня душа была не месте, и при каждом движении кабана я испускал предостерегающие крики. Возня в колючке продолжалась, но со значительно меньшим азартом и с перерывами. Приятель продвигался все ближе.

Но вот собаки опять насели. Кабан быстро пошел напролом, собаки бросились за ним, и в этот момент грянул выстрел. Раздался треск, радостный вопль собак и крик приятеля:

— Готов!

Я бросился в колючку, не обращая внимания на терзавшие меня шипы. Кабан лежал на боку, подергиваясь, тяжело дышал и сопел. Цезарь и Брут теребили его с глухим рычанием, а Динка покусывала, взвизгивая и виляя хвостом. Когда первый пыл восторга прошел, мы прикололи все еще дышавшего кабана и, зацепив его за задние ноги ремнем, поволокли из колючки.

Собаки, вообразив, должно быть, что кабан опять уходит, с азартом вцепились в него и начали тянуть в противоположную сторону. Отогнав их, мы вытащили кабана на чистое место. Рассматривая его, я заметил свежую ссадину на лбу.

— Чем это он себе так ссадил? — спросил я.
— Это я его стволом ткнул, — спокойно ответил приятель. — Я выстрелил чуть не в упор, а он все прет. Здоровый, сатана!
— Вот так винтовка! — заметил Константин. — И за рогатину сойдет.
— Она у меня на все руки! Ею и гвозди забивать можно.

Весело болтая, мы сидели вокруг кабана. Собаки лежали с довольными мордами, высунув языки и колотя хвостами по земле. Динка время от времени подворачивала голову и лизала себе лопатку.

Я подошел к ней и отогнул голову. Сквозь прилизанную шерсть виден был поверхностный разрез сантиметра три длиною…

Дома нас стали расспрашивать, как произошло убиение кабана. Рассказом нашим остались недовольны.

— Как это у вас все просто выходит, — сказала гостившая на хуторе москвичка. —

Пошел — нашел, выстрелил — убил. Ничего занятного нет. Вот Андрей Петрович как начнет рассказывать — заслушаешься.

— Так ведь он, Надя, врет! — сказали мы.
— Что ж что врет, зато интересно. Красно поле рожью, а речь ложью.
— Ну хорошо. На этот раз и мы вам соврали. Саша-то на кабана прямо в колючку полез, грудь с грудью сошелся. Собаки в кабана впились, а он их тащит и на Сашу прет. Саша выстрелил, а он все прет. Саше податься некуда — винтовка разряжена, а за спиной колючки стена. Он его стволом в рыло. Вон подите посмотрите — все рыло рассожено.
— Ну-у?! Вы даже и врать-то складно не уме-ете, — сказала Надя.

Мы переглянулись и рассмеялись: наша правда оказалась неправдоподобнее лжи.

Источник